древнем остяцком наречии. Не, я не жалуюсь, вы не подумайте. Русский язык и богаче, и удобнее, и для меня он просто родной язык. Я не про это. Мы как-то смогли остаться хантами, став при этом вполне нормальными русскими. Я, хантыйский художник, сам долго жил и выставлялся в Москве. Я горжусь тем, что мой сын воевал русским снайпером в Чечне. И я очень рад и горд, что земля, помнящая чумы людей моего языка, видит моих гостей. Потому что это очень важно, меняясь, оставаться самими собой. Как это произошло с моим народом, как это происходит со всеми нами: каждый год, когда вы приезжаете, вы приезжаете немного другими, но все же прежними, как вода в этой великой реке. Она тоже каждый раз другая, но та же самая. И выпить я хочу не только за эту землю, где стояли чумы людей моего народа. А за всю большую землю, через которую течет эта река. За Россию. За наш общий дом, дорогие гости, за землю, где все мы хозяева. Как вы там говорите: ура?
– Ура! Ура!! Ура!!!
Выпиваем.
Растроганный Ленчик лезет целоваться с Германом.
Герман шутливо отбивается.
На них виснут Гарик с Серегой – почти что куча мала.
Довершая этот кавардак вокруг радостно скачут хозяйские лайки: лайкам нравится, когда люди играют, – значит, у них все хорошо.
А когда у людей все хорошо – тогда хорошо и собакам.
Так уж заведено.
Вася что-то радостно и яростно втолковывает своему брату Николаю, как я понимаю, уговаривает остаться подольше.
Я отхожу покурить.
Подальше от балагана.
Поближе к костерку, разложенному в стационарном, любовно обложенном камнями, уличном очаге.
Прикуриваю от уголька.
Затягиваюсь.
Над горизонтом висит низкое, вечернее солнце.
Скоро оно ненадолго закатится за горизонт и настанет «серая ночь», волшебное короткое время, в которое даже жалко спать, потому что очень хорошо у костра.
– Мечтаешь, Валерьяныч?
Гера.
Выбрался из кучи-малы, значит.
Молодец.
Я жму плечами.
– А можно, – смеюсь, – я не буду в десятый раз за день рассказывать, как мне здесь у тебя хорошо?
Он подхватывает мой смешок: дробно, негромко.
Северно.
Я несильно хлопаю его по плечу, приобнимая.
– А кстати, Женька что не приехал? – интересуюсь.
Женька – это его сын.
Старший.
Тот самый, который «воевал снайпером в Чечне».
Он же – директор и номинальный хозяин базы, потому что реальный хозяин, безусловно, его отец. И мой постоянный егерь во всех поездках сюда: очень такой продуманный и основательный парень.
В лодке с ним – хорошо.
Гера кивает.
Он всегда так кивает, и не поймешь, то ли соглашается, то ли что-то хочет сказать.
– Будет, будет твой Женька, – продолжает дробно смеяться. – Не переживай. Он на неделе на охоту ходил, сохатого завалил, по лицензии. А сюда мяса привезти забыл.
