говорить на эту тему, но каждый раз никто не хотел принимать чужую логику, и новые психологические доводы, которые должны были убеждать, приводили только к новой досаде, пока фраза «ну а что ж ты тогда в Сокольниках-то?» сама собой не превратилась в дразнилку, в провокацию и прелюдию, и тогда уже, среди объятий и ласк, можно было говорить все что угодно, на все был ответ, и ничего не было обидно. Татьяна никогда не спрашивала мужа о прежних отношениях и тем более не заикалась о своих, считая, что «деловые связи» похоронены и не имеют никакого значения. Оба считали, что хорошо представляют прошлую жизнь своего супруга. Свою интимную жизнь Павел считал абсолютной тайной, невозможной для какого-либо обсуждения, и был бы поражен, узнав, сколько всего Татьяна разведала про его владимирские отношения. А у супруги, считал он, кроме Константина, ее первого мужа, просто и не могло никого быть.
Дело Никитина росло, у него уже было три металлобазы в ближнем Подмосковье и одна в Москве. К двухтысячным он заработал свой первый миллион долларов, и с тех пор капитал его удваивался каждые два-три года. Благодаря оставшимся связям с владимирскими ему удалось уйти и в Москве, и в Подмосковье от бандитских крыш и партнерства с силовиками. Предпочитал разово и дорого платить Славе Пугачеву за каждый приезд владимирских «решальщиков», лишь бы никого не брать в долю.
Для супругов Никитиных это были веселые и счастливые годы успеха, путешествий и любви. Пришедшее невиданное благосостояние, позволившее все, о чем можно мечтать, вроде путешествия к Южному полюсу, пингвинам и айсбергам, в первые годы сильно кружило голову. Спокойное понимание – да, мы новые русские, а какие еще мы можем быть? – возникало у них не здесь, на родине, где их жизнь была неизбежно на виду и предметом зависти, а за границей. Когда путешествовали, бывало, конечно, и неприятно: негнущиеся западные законы, обязательные длинные договоры и страховки, правила поведения буквально везде: на улице, на парковке, в ресторане и отеле, с прислугой и соседями, чуждые обязанности состоятельных людей – все это никак не вязалось с опытом прежней нищей советской жизни и очень не скоро стало понятным и привычным. В России жить широко, но спокойно, без показухи и не раздражая большинство, тоже получилось далеко не сразу, но потом эта проблема исчезла сама собой: в середине двухтысячных стал всплывать на поверхность новый слой людей заметно богаче их, то есть не с миллионами, а с десятками и сотнями миллионов долларов – разбогатевшие на дележе бюджета, госзаказах и коррупции члены клана высших чиновников и силовиков со своими всепроникающими друзьями и родственниками. Одновременно с ростом сырьевых доходов страны вырос достаток большинства населения и появился какой-никакой средний класс – и в середине нулевых Никитины наконец стали жить так, как считали правильным, не скрывая и не выпячивая достаток. Время быстрых перемен, ожесточенной борьбы и криминала прошло, власть начала остужать кипящую, взбаламученную русскую похлебку, думая, что она уже готова и ей нужно только настояться пару-тройку десятилетий: муть осядет, фракции разделятся и денежная бактерия умерит русскую кислотность. Шеф-повар, помощники и охрана согласовали свои главные интересы и сформулировали их так, чтобы сошли за общественные:
