эти строки, как предательство. До сих пор некоторые исследователи считают, что «Клеветникам России» Пушкин «написал по предложению Николая I» и что первыми слушателями этого стихотворения были члены царской семьи.
В негативной оценке пушкинского стихотворения польский поэт был не одинок. Пушкина осудили многие его друзья. Например, один из ближайших его друзей Петр Андреевич Вяземский в письме к Елизавете Михайловне Хитрово писал: «Как огорчили меня эти стихи! Власть, государственный порядок часто должны исполнять печальные, кровавые обязанности; но у Поэта, слава Богу, нет обязанности их воспевать». У Вяземского, вероятно, были основания так говорить. В 1817 году он служил в Варшаве в качестве переводчика при императорском комиссаре в Царстве Польском и сочувственно относился к полякам, боровшимся за государственную самостоятельность и независимость Польши, о чем не раз высказывался в стихах. Видимо, поэтому в 1821 году, когда он находился в отпуске в России, ему запретили возвращаться в Польшу.
Между тем позиция Пушкина по польскому вопросу была на редкость последовательной. Он резко осуждал польский сейм за отстранение Романовых от польского престола и, перефразируя римского сенатора Катона, который каждую свою речь заканчивал словами: «Карфаген должен быть разрушен», говорил: «Варшава должна быть разрушена».
Такому отношению к Польше и к полякам способствовала не только общественная патриотическая позиция поэта, но, как нам кажется, в немалой степени и глубоко личные причины. Известно, что вскоре после окончания Лицея Пушкин тайно посетил модную в то время гадалку немку Шарлотту Кирхгоф, модистку, промышлявшую между делом ворожбой и гаданием. Эта ворожея будто бы обозначила все основные вехи жизни Пушкина:
«Во-первых, ему будет сделано неожиданное предложение; во-вторых, он скоро получит деньги; в-третьих, он прославится и будет кумиром соотечественников; в-четвертых, он дважды подвергнется ссылке; в-пятых, он проживет долго… если на 37-м году возраста не случится с ним какой беды от белой лошади, белой головы или белого человека, которых и должен он опасаться».
К немалому удивлению Пушкина, пророчества заморской ведуньи начали сбываться в тот же день. Вечером, выходя из театра, он встретил генерала Орлова, который предложил ему оставить Министерство иностранных дел и «надеть эполеты». Вернувшись домой, он обнаружил у себя конверт с деньгами. Это был старый карточный долг, который его лицейский товарищ Николай Корсаков решил наконец возвратить. Отправляясь на службу в Рим, он зашел к Пушкину и, не застав поэта, оставил конверт. Настигла Пушкина и всероссийская слава, предсказанная пророчицей, и две ссылки – сначала на юг, в Бессарабию и Одессу, и потом на север, в Михайловское.
Неудивительно, что зимой 1836–1837 года его так беспокоил единственный, пятый, не исполнившийся пункт предсказания. При этом Пушкин никак не мог избавиться и от другого воспоминания. Когда поэт был в Одессе, судьба столкнула его с еще одним предсказателем, неким греком, который странным образом «повторил предупреждение петербургской гадалки об опасности для него беловолосого человека». А незадолго до преддуэльных
