накрыли Мидиград пугающе непреодолимым куполом, яркие молнии зло вспарывали темноту. Зловеще завывал ветер, швыряя в оконные стекла пригоршни воды. Струи сильнейшего ливня схлестывались в незримом поединке, переплетались, соединялись – и вновь разбегались, разметанные по сторонам порывами ураганного ветра.
Мэхил, вздохнув, окинул взглядом большой зал таверны, оценивая масштаб последствий побоища. Не везло старой доброй «Пушистой наковальне» в последние дни. Не далее как вчера вечером в «Наковальне» отмечал какой-то не то праздник, не то просто день недели небольшой отряд северян. Человек десять. Как водится, хорошо выпили, поорали песни, а потом заскучали… что логично, скуку развеяли дракой. Мэхил, конечно, сумел угомонить разбушевавшихся варваров при помощи молота, чьей-то матери и нескольких знакомых, случайно или не очень, но оказавшихся в таверне. К сожалению, северяне все же успели попортить немалое количество столов и скамей – даром, что те были сделаны из цельного дерева, и далеко не каждому было по силам не то что бросить – даже оторвать такую скамью от пола. Но варвары… что с них возьмешь?
Только трактирщик успел привести зал в порядок, заказать новые столы и скамьи и навестить знакомых гончара и бондаря, которые поставляли в «Наковальню» один глиняную посуду, второй – деревянные кружки для знаменитого эля, как приключилась новая напасть, и как бы не почище прежней. Даже тот факт, что все убытки Мэхилу обещали возместить – а обещавшие господа были не из тех, кто свои слова нарушает, – не примиряли его с сегодняшним происшествием.
Дождь за окном мало-помалу утихал, громовые раскаты вяло рокотали значительно севернее города, небо посветлело, возвещая о приближении рассвета.
Еще раз тяжело вздохнув, трактирщик выбрался из-за наполовину сломанной стойки, добрался до двери, перешагивая через валявшиеся повсюду обломки столов и скамей, разбитую посуду и прочие следы побоища, и повесил на дверь печальную табличку «закрыто».
Спустя десять минут в таверне кипела работа. Двое дюжих парней споро растаскивали обломки, что в сарай – в хозяйстве пригодится, что в поленницу – тоже пускай пользу приносит. Удалившийся в свою комнату Мэхил скрупулезно подсчитывал убытки, перечисляя каждый сломанный предмет мебели, в особенности – дорогую и милую сердцу деревянную стойку из цельного дуба, каждый расколотый кувшин, покореженное блюдо, подпаленную шкуру на стене и все прочие мелочи, впрочем, не пытаясь ничего преувеличить или завысить стоимость. Ребята из тринадцатого департамента мелочиться не станут, заплатят, сколько он скажет, однако и наглеть с ними не стоит. Раз заметят – потом головы не сносить.
От вычислений и подсчетов его оторвал осторожный стук в дверь.
– Хозяин, а с этим чево делать? – В щель между косяком и дверью просунулась сначала лохматая голова, а потом и весь «ходячий шкаф» Кемень. В руках он неуклюже вертел тонкую инкрустированную трость.
Несколько секунд Мэхил силился вспомнить, кто и когда мог ее оставить. Вспомнив, помрачнел.
– В угол поставь.
Когда Кемень вышел, трактирщик попытался вернуться к подсчетам, но подлые цифры не желали складываться и перемножаться. Повозившись с ними еще минут десять, Мэхил плюнул и потянул к себе чистый лист пергамента. Ярлиг с ними, с цифрами, можно и завтра посчитать. А сейчас – составить отчет, пока подробности не выветрились из головы.
Большой зал таверны сегодня почти пустовал. Только двое купцов, собиравшихся отбыть еще днем, но задержавшихся из-за непогоды, мрачно пили эль в углу да трое стражников упоенно резались в кости, поочередно проигрывая друг другу то алебарды, то мечи, то кирасы и шлемы. Впрочем, Мэхил совсем не жалел о таком малом количестве посетителей, и так оставалось всего два свободных стола. Занято, впрочем, было ровно столько же.
Из «купеческого» угла доносилось невнятное бормотание, из которого можно было вычленить многократно повторяющиеся слова: «убыток», «простой», «процентные ставки», «издержки по контракту», «неустойка» и тому подобное, постоянно перемежающиеся гораздо более понятными и эмоциональными ругательствами. Стражники ругались громче и замысловатее, но при том беззлобнее.
Мэхил медленно возил сухой тряпкой по чистой, полированной доске стойки, временами позевывая от скуки. Он уже около часа подумывал, не объявить ли о закрытии таверны и не выдворить ли стражников восвояси, но всякий раз, когда эта мысль укоренялась в мозгу и трактирщик всерьез намеревался намекнуть ребятам, что они засиделись, как из зала летело: «Эй, еще эля и ребрышек!» Мэхил вздыхал, прикрикивал на служанку и наполнял деревянные кружки ароматным пенистым напитком.
Перевалило за полночь. Мрачные купцы, уставшие кидать недовольные взгляды на природное буйство за окном, удалились в свои комнаты. Стражники играли все более вяло, давно запутавшись, кто, кому и сколько проиграл. Проследив взглядом за падением опустошенной кружки, трактирщик выбрался из-за стойки и направился к засидевшимся посетителям.
Позже
