воспринимается современниками в большинстве случаев «внеисторически» (лучше даже сказать антиисторически). Это обстоятельство вполне объяснимо с психологической точки зрения и никак не противоречит многочисленным фактам, доказывающим, что революцию давно «ждали». Ожидание революционного коллапса вовсе не способствует его (коллапса) адекватному пониманию. Впрочем, если где и «ждали» революцию, то уж не в Церкви. Такой расклад никто из правящей иерархии и не предусматривал, доказательством чему стало последнее заседание последнего «царского» Св. Синода, проходившее 26 февраля 1917 г.
Пришедший на заседание Товарищ Обер-Прокурора князь Н. Д. Жевахов предложил иерархам выпустить воззвание, касавшееся происходивших тогда событий, которое стало бы «грозным предупреждением Церкви, влекущим, в случае ослушания, церковную кару». «Это всегда так, – ответил [князю] митрополит [Киевский Владимир]. – Когда мы не нужны, тогда нас не замечают; а в момент опасности к нам первым обращаются за помощью»[32]. В итоге предложение Жевахова не встретило поддержки в Синоде, а воззвание так и не появилось. Объясняет это князь не отказом высшей церковной иерархии помочь государству, а самым заурядным проявлением оппозиции Синода к Обер-Прокуротуре и совершенным непониманием ею происходивших тогда событий[33].
Скорее всего, он был прав. Но дело, думается, заключалось не только в этом. Зная, что собою представляла синодальная Церковь в «симфоническом» Российском государстве, вполне можно понять проявленную 26 февраля 1917 г. ее высшими представителями инертность. Самостоятельно реагировать на что бы то ни было главная конфессия Империи была давно отучена. К тому же и события развивались стремительно: если 26 февраля иерархи не вполне представляли себе возможных перспектив политического развития страны, то после 2 марта, когда пришло известие об отречении Императора, – тем более.
«Манифест об отречении Государя был прочитан в соборе, – вспоминал об эпохе “великой и бескровной” революции митрополит Евлогий (Георгиевский), тогда занимавший Волынскую кафедру, – читал его протодиакон – и плакал. Среди молящихся многие рыдали. У старика городового слезы текли ручьем…»[34]. Чувство растерянности, охватившее многих представителей клира и мирян, было вполне естественно и закономерно – ведь Церковь лишилась своего Верховного Ктитора, которого она помазала на царство.
3 марта 1917 г. З.Н. Гиппиус, внимательно следившая за разворачивавшимися революционными событиями, отмечала, что «в Церкви о сю пору [на богослужении – С.Ф.] провозглашают “самодержавнейшего”… Тоже не “облечены” приказом и не могут отменить. Впрочем, – писала она далее, – где-то поп на свой страх, растерявшись, хватил: “Ис-пол-ни-тельный ко-ми-тет…”»[35].
В дальнейшем, как известно, многолетие стали петь «богохранимому Временному Правительству» – уже «облеченные» приказом. Можно ли винить в этом православных иерархов, совершенно
[Жевахов Н.Д.] Воспоминания Товарища Обер-Прокурора Св. Синода князя Н. Д. Жевахова. М., 1993. Т. 1. С. 288.
Там же. С. 289.
Евлогий, митр. Указ. соч. С. 263.
Гиппиус З. Петербургские дневники. 1914–1919 // Живые лица. Стихи. Дневники. Тбилиси, 1991. Т. 1–2. С. 300–301.
