была плотная, невзрачная, широкозадая женщина. Бледная кожа у нее на щеках, подбородке и лбу была тонкой, как папиросная бумага, и собиралась складками над высоким монашеским воротником. Руки у нее всегда были воспаленно-красными, на указательном пальце правой сиял овал незаживающего ожога от проб утюга. За исключением времени молитвы в часовне, сестра Иллюмината постоянно двигалась, ее рукава были вечно закатаны, плат отброшен за спину. Она вечно склонялась над тазом, или закладывала выстиранное в каток, или гладила. Глажка была величайшим ее умением: на утюг она налегала всем телом, в процессе участвовали ее локти, спина, даже бедра.
Сестра Иллюмината встряхивала мокрыми пальцами над тканью, точно окропляла грешника. Она с шумом ударяла чугунным утюгом по деревянной доске, ударяла и поднимала, ударяла и встряхивала в клубах поднимающегося пара, словно попавший ей в руки предмет требовал совершить подвиг решимости и силы, требовал борьбы не на жизнь, а на смерть. Ее локти вспархивали в широких рукавах, ноздри крючковатого носа раздувались. Она резко подзывала Энни: «Поди сюда и поучись кое-чему. Это прием моей мамы…» И проводила кончиком утюга: «Видишь? Вот так» – по идеальному шву. «Моя мама, – часто повторяла она, – была кудесница».
По словам сестры, ее мать была прачкой в Дублине. Эту профессию подыскали ей монахини конгрегации «Сестры милосердия», когда она совсем молоденькой только-только приехала в город. Она умерла от рака, когда сестре Иллюминате было всего двадцать лет. В последние месяцы мучительной болезни за ней ухаживали и ее утешали монахини конгрегации «Малые сестры бедняков». Год спустя сестра Иллюмината пришла к ним послушницей, а в тридцать лет эмигрировала в Штаты. Но ее трудам по уходу за больными положил конец туберкулез. Она восемь месяцев провела в санатории на севере штата, а по возвращении ее отправили заканчивать служение «здесь, внизу».
«Здесь, внизу», в подвале женского монастыря, где в сырости, среди клубов пара в колыбельке спал ребенок и на веревках сушились простыни и исподнее, сестра Иллюмината подзывала Энни: «Поди сюда и поучись». Она говорила: «Моя мама чудеса в глажке творила». Или: «У моей мамы был такой вот прием». Энни снова и снова слышала обрывки фраз о том, как та самая мама подворачивала воротник, штопала манжету, крахмалила простынь, отмеряла, вытягивала, отбеливала… мама делала это вот так… этому научила мама…
Шли недели и месяцы, из этих обрывков стали складываться разные истории. «…а потом моя мама бросила ферму и добралась в город, где ее под крыло взяли „Сестры милосердия“… это к моей маме они обратились, когда его светлость, которому самому надо было подлатать штаны… а потом моя мама осталась вдовой с маленьким ребенком, в точности как ты… а потом она взяла меня с собой в прачечную, в точности как ты сейчас берешь своего ребенка».
Энни знала, что здесь, внизу, истории были своего рода контрабандой. В те дни никто из сестер не говорил о своей жизни
