столь мрачна и от тебя за лигу веет недовольством. Кто послужил причиной твоей печали?
– Ты. – Старый пеликан ткнул в меня сухим пальцем.
– Чем я мог тебе досадить, пока спал?
– Тем, что согласился спасать драконово отродье.
– Не будь его, я бы истек кровью где-то на юге Фирвальдена. Не забывай, что я здесь оказался именно благодаря его умению летать.
– «И низвержен был великий дракон, древний змий, называемый диаволом и сатаною, обольщающий всю вселенную, низвержен на землю, и ангелы его низвержены с ним»[3].
– Вот только чушь не мели! – Я застегнул пояс, поправил кинжал. – Тебе прекрасно известно, что драконы не имеют ничего общего с Сатаной. Дьявол сам по себе, а эти существа сами по себе. Поверь, я не попаду в ад оттого, что буду исполнять свою работу и уничтожать темные души.
– Смотри себя не уничтожь. Ты каждый вечер корчишься от боли в бассейне, в твоей крови полно яда, и еще неизвестно, как это скажется на тебе в будущем. Надо уезжать отсюда. Как ты думаешь, если мы отправимся из этого логова тьмы прямо сейчас, ты не развалишься в пути?
– Боюсь, что развалюсь. К тому же обижу Софию.
– Да плевать мне на ее обиду, – буркнул Проповедник, падая на кровать. – Обиды ведьм меня точно не интересуют. Ладно… Поступай как хочешь. В конце концов, это же твоя душа. Кстати, не проси от меня помощи, если дракон в благодарность сожрет тебя вместе с твоим чудесным кинжалом.
Я сокрушенно покачал головой и вышел из комнаты. Старикан действительно не в духе. Таким я его не видел уже года два, с тех пор как мы застряли из-за весенних паводков в дебрях Хунги, и его единственным развлечением было сидеть на крыше и наблюдать за тем, как мимо проплывают трупы, вымытые наводнением из неглубоких могил.
– С кем это ты там трепался, страж? – Зивий развалился на кресле-пне Гуэрво.
Когда виенго был дома, боздухан такого себе не позволял.
– С душой.
– Жратва на столе, скажи спасибо Гуэрво. Он просил меня отвести тебя в деревню виктов. Так что пошевеливайся. Не хочу потерять из-за тебя целый день.
– Ты мне еще тут покомандуй.
Он скривился, сцапал со стола кусок ржаного хлеба и, запихнув в пасть, начал жевать, мрачно поглядывая на то, как я приканчиваю остальную еду.
Проповедник так и не вышел. Я перекусил на скорую руку и следом за боздуханом направился к выходу.
От дождя, шедшего всю ночь, остался густой запах весенней свежести, молодой зелени и мокрой земли. Трава на лужайке была влажной, и с листвы все еще мерно падали задержавшиеся капли, хотя тяжелые дождевые облака уже давно уползли далеко в океан.
– Все мокрое, – скривился боздухан. – Шерсть опять будет целый день вонять.
– Так вымойся нормально.
– Не люблю горячую воду и мыло. От него жжет глаза.
– София сказала,
Откр. 12, 9.
