и спорта, да еще – по мере острейшей необходимости – своей специальности в институте.
Между тем именно любопытство есть биологический индикатор интеллекта.
Кошка, целый день разглядывающая свой двор из окна девятого этажа, и тупой взор жующей коровы – вот две противоположности интеллектуального развития.
В мое время казалось необходимым интересоваться еще чем-то помимо профессии. Мои сверстники разбирались в музыке и искусствах, знали военную историю, и еще бог знает какую массу бесполезных в жизни, но расцвечивающих ее унылое течение вещей.
Впрочем, тому было объяснение: мы росли в эпоху информационного голода и жадно хватали всякое доступное знание.
Сейчас все переменилось.
Открылась любая информация – разложенная ли в Интернете, или вложенная в рот по телевизору. Но так или иначе пережеванная кем-то посторонним.
В результате мой современник перестал интересоваться чем-либо вообще.
И не только потому, что жесткие темпы не оставляют времени для познания бесполезного.
Просто наш век – эра информационного потребительства. Когда обыватель человек потребляет лишь то необходимое, что ему дают.
И абсолютно инертен в самостоятельном познании нового.
Констатируя этот факт, я думаю о бессмысленности своего труда.
Ведь основа даже этой книги – как фактологическая, так и эмоциональная – давно пересказана и переписана в письмах редким друзьям-сверстникам, понимающим мой мир. Причем с использованием мощного потока нецензурных выражений, придающих произведению особую экспрессию.
Пережитое живет во мне, а когда умрет со мною, мне будет все равно.
Так для чего же я излагаю это, делая достоянием широкой публики? Для кого ?
Неужели только для себя – и зачем тогда, если самому это не очень нужно?
Конечно же, нет.
Мои произведения висят в Интернете и их кто-то читает.
Мой конкретный виртуальный друг, бородатый и патлатый и невероятно симпатичный мне Борис Гольдштейн из Иерусалима, получив от меня по мэйлу очередную вещь, распечатывает ее, сшивает в тетрадочку и пускает по рукам таких же, как он, русских евреев. Для которых каждая моя повесть – источник ностальгических воспоминаний о чем-то личном.
И кроме того, как ни странно, я точно знаю, что есть совершенно молодые – даже юные – читатели, ждущие моих произведений.
Например, семнадцатилетняя девочка по имени Лера, дочь моего лучшего реально существующего в моей окрестности друга Андрея Конюхова.
(Чье высказывание стало четвертым эпиграфом к этой повести.)
Она выросла на моих руках: когда-то вставала на табуретку, чтобы увидеть в глазок меня, пришедшего к Андрею за электродрелью или с предложением выпить водки. И незаметно превратилась в маленькую женщину.
Наделенную всеми худшими чертами своего поколения, воспитанного на полифонии для дебильников и рекламе клинского
