и тут успел побывать? – вдруг вспомнила Стайни.
– Я о нём тоже вспомнил, – кивнул Ксарбирус. – Лучшего и не придумаешь – такие прорывы пропадают! А он куда-то на север подался.
– Тёрн ведь его встречал, – напомнила бывшая Гончая. – И притом именно на Смарагде.
– Ближе к делу, господа, – поморщился алхимик. – Наблюдаемое нами явление не оставляет сомнений в том, что…
Стайни, побледнев, сжимала и разжимала кулаки, не отрывая взгляда от жёлтой плесени, быстро карабкавшейся по чёрным отвесным бокам башни. Похоже, бывшая Гончая только сейчас поверила, что Тёрну и впрямь может грозить опасность; удивительное творение ноори казалось совершенно неприступным.
– Надо что-то делать. Надо что-то…
– Опомнись, дорогая моя, – резко одёрнул её Ксарбирус. – Тут ничего не сделаешь. Эликсир, быть может, и призакрыл бы на время прорыв, но сама знаешь, долго такая заплатка не продержится. Что мы можем сделать без того, чтобы быть сожранными? Ничего. Только погибнем зря.
Стайни в сердцах саданула кулаком по камню – брызнула острая крошка.
– Славно стукнуто, – одобрил Брабер. – Голой-то рукой! Ничего себе бьют бывшие Гончие!
– Бывших Гончих не бывает, – сладким голосом напомнил Ксарбирус.
Девушка не ответила – взгляд её по-прежнему приковывала башня.
Самая первая многоножка взобралась, наконец, на плоский камень основания бойницы, замерла, пошевелила усиками, словно принюхиваясь.
– Тёрн… – всхлипнула вдруг Стайни. По щеке быстро побежала слеза.
– А я-то думал, Гончие плакать не уме… – начал было Ксарбирус.
И в этот миг Тёмная башня ответила.
Нет, бойницы не изрыгнули пламя, на многоножек не обрушился истребительный ливень, облака удушливых паров не окутали чёрных стен, сонм незримых воителей не врезался в ряды бестий; над мёртвой, пустой котловиной разнеслись звуки музыки.
Звуки музыки, которую никто не слышал. Стайни только почудилось, что она слышит мелодию на самой грани доступного слуху; миг спустя иллюзия исчезла. Но музыка продолжала звучать, в упругих содроганиях воздуха, в едва ощутимых колебаниях земли, в согласном движении усеянных шипами ветвей, а ведь царило полное безветрие.
Даже облака в высоком небе, казалось, повинуются этой мелодии, – изменив всегдашним своим путям, они тянулись прямо к башне, и не просто «плыли» или даже «неслись»; нет, каждое движение слагавших их клубов словно дирижировало незримым оркестром музыкантов, рассеянных от горизонта до горизонта.
Стайни невольно сжалась – эта музыка отзывалась глубоко-глубоко, в самой сердцевине костей, «пока ещё не задетых», как верил мэтр Ксарбирус, действием эликсиров Некрополиса. Отозвавшееся словно вступало в войну с остальным её телом, нечистым, запятнанным алхимией Мастеров Смерти и потому недостойным дышать воздухом ни в чём не повинного мира. Боль растекалась от костей, струилась по жилам, добиралась до сердца, потому что она,
