симптом, когда мужчине становится все равно, на какой машине ездить. Факт такого равнодушия еще более удручающ, нежели безразличие к своему отражению в женских глазах.
Но мне в самом деле безразлично. Причем и то и другое.
Я знаю, что это страшно, поскольку означает предел, за которым остается лишь смерть. Пусть ты еще ходишь и дышишь.
Меня не напрягает даже такая мысль.
Констатируя это, я осознаю окончательно: живой снаружи, я давно умер внутри.
Вера, позавчера… неважно. Но умер. И то, что видят знакомые мне люди – тающая тень прежнего меня.
2
Но все-таки я пытаюсь разобраться.
Почему так случилось, что интерес к жизни капля за каплей вытек из меня? Причем столь незаметно что сам я не ощутил своего медленного умирания.
Вроде бы недавно я любил ходить на вечеринки, в гости к друзьям, и принимать друзей у себя. Великолепный, в белоснежной рубашке и очень красивом галстуке с золотой заколкой, я говорил изящные тосты. Играл на гитаре и пел любимые романсы. Ощущая страсть к жизни от этого мимолетного самоосознания: вот, я хорошо выгляжу, и голос мой звучит мощно, и женщины слушают с горящими глазами. И я не просто существую – я живу.
И вдруг оказалось, что давно уже не живу.
Более того, я не помню, когда в последний раз по-настоящему: с друзьями и песнями – отмечал собственный день рождения.
И мне кажется, что дело не в личных неудачах. Что такое состояние симптоматично моим ровесникам вообще.
Конечно, за последние годы очень сильно переменилась сама жизнь. Но течение времени всегда непрерывно, и совсем не обязательно, чтобы медленные перемены резко крушили что-то внутри человека.
Но мне – точнее, нам – не повезло: перелом общества пришелся на лучшую пору жизни моего поколения. И действительно необратимо сломал многих из нас. Меня в том числе.
Любопытно и как-то странно представить себе масштаб прошедшего времени.
Я родился всего через шесть лет после смерти Сталина. Дыхание той великой и страшной эпохи, обезглавленной, но отнюдь не сразу прекратившей свои мощные конвульсии, ощущалось на протяжении некоторого периода моего детства.
Шесть лет… Для сравнения – ровно столько отделяет нас сегодняшних от кризиса 1998 года. Очень небольшой срок.
И это прошлое, черное и чужое по сути, преследует меня практически всю жизнь. Именно с раннего детства.
Правда, отпустило ненадолго, когда мое бытие приняло нормальные очертания. Но обрушилось вновь, едва все вернулось на свои убогие круги.
Впрочем, иного просто не могло быть.
Ведь я потерял интерес к настоящей жизни; тем более не вижу ничего в будущем.
Осталось лишь прошлое.
Которое, надо признать, в дни моей молодости было пронизано отголосками Сталинской эпохи.
