style="font-size:15px;"> К четырем часам они, усталые, смеющиеся и куда-то спешащие, возвратились в отель только для того, чтобы бросить в номере сумки, умыться и встретиться вновь.
Это был длинный день, суматошный, странный, слишком веселый. И все это время она была блистательна, очаровательна, красива. И что самое ужасное – нежна. И от этой нежности у него иногда менялось лицо. И теплели глаза под очками.
Она делала вид, что смотрит на воду. Вода мерцала внизу апельсиновыми блестками, которые обещали вот-вот превратиться в малиновые. Она делала вид, что смотрит на воду, на самом же деле смотрела на его руки. Необычные, крепкие и нервные, неправильные и привлекательные, такие же, как он сам, они, казалось, были созданы для того, чтобы рыть когтями сухую землю или ломать хребты диким зверям, только не перебирать натянутые струны гитары, но пути Господни неисповедимы.
Потом она вспомнит, что именно здесь, на мосту, под теплым закатом разглядывая его руки, она призналась себе в истинной причине согласия поехать с ним. И хотя все другие причины не отменялись – естественная человеческая мечта увидеть Париж, тщеславие молодой кокетки, острое любопытство, но главная была совсем в другом. Неосознанное и очень сильное желание его разгадать. Упростить его сложность. Увидеть в нем всего лишь очередной продукт саморекламы, найти в темной харизме ловкий PR-ход и тщательно разработанную легенду. В общем, развенчать миф, разочароваться и забыть.
Еще она призналась, почему хотела это сделать. Так было нужно для того, чтобы покойнее и тише жилось на свете ее смятенной душе, открытой и чуткой, алчущей поверить в то, что мир устроен так, как говорит подруга Лера, и почему-то не могущей этого сделать.
У Лерки все было просто.
– Он женофоб? Естественно! Так часто бывает с чересчур романтичными юношами. Если на пике первой любви они вдруг обнаружат, что прекрасная нимфа, с которой хотелось разделить вечное чувство, просто проводит с ним время в ожидании удачного замужества.
Первая любовь – она ведь как дефолт 98-го года! По масштабам разрушений, производимым в только начавших богатеть юных душах, а еще более по отдаленным последствиям. Тут уж аналогия прямая – те, кто не выдержал удара, а таких большинство, остались влачить жалкое существование честных, но не очень способных, нанятых на зарплату работников. Другие, те, кто выжил, кого-то подмяв или задавив что-то в душе, превратились в гигантов, исполинов, монополистов любви, в общем – в эксплуататоров. Жестоких и расчетливых, знающих, что им надо и как этого достичь.
– Стоит ли их за это упрекать?
– Кого, нимф?
– А впрочем, хватит фрейдизма…
У Лерки все было просто. Жаль, что у нее не так… Однако, признав все это, оставалось признать лишь то, что ничего не вышло. Либо разгадка не далась ей в руки, либо загадки не было как таковой.
Она была не чужда самоиронии и, усмехнувшись,
