Она приедет?
– Трудный вопрос, – восково улыбнулся Гурьев. – Надежда – верная сестра, как говаривал наш классик Александр Сергеевич.
– Ну, хорошо, хорошо, голубчик, я не буду лезть, вы уж простите. Я просто беспокоюсь!
А я-то как беспокоюсь, подумал Гурьев.
– Слово, Анна Ивановна.
– Хотя бы до следующего лета. Пожалуйста.
– Да что это вы, в самом-то деле, – Гурьев приподнял правую бровь. – Она же ребёнок ещё!
– Ох, нет, – почти простонала Завадская, – ох, да нет же, голубчик, Яков Кириллыч, она совсем женщина! Вы думаете, я не понимаю ничего?!
– Так и я ведь понимаю – поверьте, ничуть не хуже.
– Ох, не знаю, не знаю!
– Я знаю. А что там за история с географией?
– Откуда вам известно?! – подозрительно нахмурилась Завадская.
– Мы случайно выяснили, что в табеле у нашего сокровища сплошные пятёрки – кроме географии. И прозвучала сакраментальная фраза – это личное. Остальное не составляет труда продедуктировать.
– Я не хотела бы сейчас в это углубляться. Это… Ничего серьёзного. Ну, почти.
– Почти? – оводом впился Гурьев. – Ага, как интересно. Дальше, пожалуйста.
– Яков Кириллович, я не собираюсь вам всё прямо сейчас рассказывать. Во-первых, совершенно не желаю портить настроение ни вам, ни себе!
Гурьев опять повторил этот странный птичий жест – чуть наклонил набок голову. Что-то было в этом наклоне, – опасное. Опасное – не по отношению к ней, Завадской, но… Это опасное сияние уверенной силы окружало её собеседника, словно невидимый ореол. Завадской снова – в который раз – подумалось: не может же это всё на самом деле?! Она поплотнее закуталась в свой платок. А Гурьев проговорил, пряча под прищуром серебряные сполохи в глазах:
– Мне невозможно испортить настроение, дражайшая Анна Ивановна. Я вообще не человек настроения, потому что оно у меня давно и бесповоротно испорчено. Вероятнее всего, навсегда. И если бы я вздумал жить в соответствии с таковым, то не гонял бы тут у вас чаи с бубликами, а находился совершенно в другом месте и абсолютно ином качестве. Так что покорнейше попрошу обрисовать драматургию. Можно штрихами.
– Язычок у вас, – почти непроизвольно отодвигаясь к спинке своего кресла, проворчала Завадская.
– Ну да, Анна Ивановна. Ну да. Сгораю в пламени любопытства.
– Ну, хорошо, – Завадская длинно вздохнула и покосилась на Гурьева. – Сама не знаю, чем вы так на меня действуете?!
Ох, я знаю, подумал Гурьев.
– А драматургия, как вы изволили это назвать, следующая. Даша пользуется со стороны юношей повышенным вниманием. Пока им не приходится столкнуться с её… э-э-э… темпераментом и требованиями. Результатом является почти всегда уязвлённое самолюбие, а утешаются многие весьма одинаково, то есть похвальбой о мнимых подвигах.
– Всегда мнимых?
– Всегда, – отрезала Завадская. – Всегда. А некоторые
