Ворона.
Я – тоже.
Но теперь я понимаю: не дому – нам с Хлопушкой нужен ремонт.
Мелок ломается – я переусердствовал. У Облака выпирает очередной позвонок.
Не бойся любви, пока она не скажет: «Здравствуй. Как поживаешь?»
Тора мечтала обклеить спальню на втором этаже розовыми обоями. Мечтала жить там и по утрам наблюдать, как из-за моря выныривает солнце.
А сейчас… Сейчас мое солнце – она.
Мой дом – она.
Мое одиночество – она.
Она. Она. Она.
Что мне делать, Ворон?
Что ты делал, когда твои хозяева отправились на тот свет?
Дом молчит, но за столько лет мы научились общаться и без слов. Если бы он смог, похлопал бы меня по плечу.
Я обвожу проклятый рисунок.
Проклятое пятно на спине у кота.
Проклятые ладони.
А впрочем, одну можно убрать. Хлопушка нас больше не навещает.
Я стираю рукавом заветный отпечаток. Прощай, Тора. Ворон тоже тебя отпускает.
– Что ты здесь забыл? Не надоело?
Пашка.
Долговязый паренек, который никогда меня не бросит, который будет обзывать меня Кирпичом даже на том свете.
– Не надоело, – отрезаю я.
Он приближается ко мне медленно, шаркает, как хромой волк.
– С кем ты болтаешь?
– С ними.
– С кем?
– С домами, придурок. – Я мысленно умоляю Ворона потерпеть и не швыряться люстрами.
Пашка косится на часы.
– Zahnrad. Твои?
– Нет. Его.
– Что ты как ребенок. – Пашка тянет меня в угол и хватает за воротник. – Семнадцатый год пошел, а ты до сих пор слюнтяй. Чмо недоразвитое. Что творится в твоих мозгах?
– Ничего.
И правда. Ничего.
– Ты забил на друзей. Забил на школу. Да ты на родителей забил, о чем я вообще? – цедит Пашка и вскидывает брови, как Эйнштейн на знаменитой фотографии. Разве что язык не показывает. – Ты не радуйся. Чихал я на тебя и твои мозги. Просто интересно, что с тобой не так.
Мне не ампутировали фантазию в детстве – вот что со мной не так. У кого-то воспаляются гланды, и их удаляют. У кого-то – аппендикс. Но вырезать фантазию почему-то никто не берется.
Я отталкиваю его.
– А с тобой что? Почему ты до сих пор спишь с плюшевым медведем?
Я говорю нарочито громко: Пашка редко ходит по заброшкам сам. Сейчас, должно быть, его друзья прячутся за воротами и думают, что я их не заметил. А я замечаю. Всегда. После того, как Воробей сломал этой твари нос, она не суется на мою территорию без подмоги.
Пашкино лицо вытягивается. Да так стремительно, что скоро из него получится скрутить собачку, как из надувного шарика для моделирования.
– Что ты сказал?
– Ты спишь с плюшевым медведем. Не отмажешься.
Из-за ворот доносится
