мнение о прибывшем в УМГБ Волынской области подполковнике, обозначенном прозвищем Стройный.
И тут Мария вспомнила тот день, когда началась ее связь с «тайными людьми», так она звала оуновцев, еще даже не зная, как их именуют. А случилось это послевоенной осенью, когда Микола, повредив ногу, попросил жену отнести добытую коробку с медикаментами к тому самому Шурке-сапожнику, к которому сегодня к двум часам Мария велела сходить своему посыльному – законному муженьку. Немало воды утекло с тех пор, как стала она связной краевого главаря ОУН, получила псевдоним Артистка. И теперь недаром Хмурый счел возможным поручить ей сбор доступных сведений об одном из видных чекистов на Волыни. И это доверие не столько радовало ее, сколько вселяло тревогу.
Однако стоило Марии выйти за ворота, как вся хмурость сошла с ее лица и беспечная радость заиграла в глазах. Она шла энергично, с привлекательной, гордой осанкой. Вдруг снова вспомнила о чекисте, разузнать о котором ей было поручено. Теперь Артистка и сама не могла понять, почему впервые после многих тайных поручений забеспокоилась. Раньше подобного с ней не случалось. Она охотно принимала любое поручение и с легкостью, даже с воодушевлением, стремилась исполнить его.
Возле табачного киоска Мария остановилась, чтобы купить коробку спичек. Успела при этом сообщить: «На Котовского восемь с вечера занято». И пошла своей дорогой.
Отсюда ей хорошо был виден дом возле магазина, где поселился чекист Стройный. Во дворе Мария увидела женщину и рослую девчушку, но кто они, узнавать не стала, отложив это на другой час, ибо неподалеку, через два дома, жила Варя, которой она носила молоко.
«Как же попросить ее все разузнать о подполковнике? – думала Мария. – Не годится запугивать, надо с ней помягче. Бабенка она покладистая, смышленая… Можно было бы подкатиться к ее соседке Ксюшке, ушлой оладошнице, да она завтра же на весь базар растрезвонит».
Так и не решив окончательно, как подойти с разговором о подполковнике – экспромтом у нее выходило глаже, – Мария вошла в притемненную кухню и застала Варвару у печки.
– У-у, хлебный пар какой духмяный! – восхитилась Мария, подвигая к себе кружку и наливая в нее молока. – Дай-ка мне горбушку и наливай себе, пожуем.
– Тебе нельзя много хлеба, это мне еще не грех поправиться… – Изящная хозяйка достала кружку, глянула через плечо: – Цветешь ты, Маша. Я вот сама баба, да и то бы тебя сграбастала и затискала.
– Мой мужик мне не говорил этого, – живо подхватила Мария, и в глазах ее вспыхнули искорки. – Вчера на базаре один подполковник – второй уж день прицеливается – откомплиментил мне на ухо: «Милушка! Если бы вы встретились мне в не такой уж отдаленной юности, я бы давно сошел с ума». «А сейчас вы не сумасшедший?» – спрашиваю. «Пока нет», – говорит. Иду с рынка, а он мне, серьезный такой, вежливый, разрешите, говорит, проводить… Ты дашь мне горбушку?
– Ой ты, неужто разрешила? – торопливо спросила Варвара и, схватив горячую краюху, отломила исходившую
