к священной утвари. Яркие ризы, белые, зеленые, красные. И один, в полном торжественном облачении, греческий митрополит Константин.
Я узнал его лицо, с добрыми, умными и проникающими в душу глазами. Сияя блестящими вышивками своего облачения, с обсыпанной каменьями митрой, он благословлял небольшим хрустальным крестом. Его красную мантию поддерживало духовенство, и темным пятном выделялся митрополичий дьякон, в черном монашеском облачении.
За духовенством несли знамена, a вслед за ними шел генерал Кутепов, в сопровождении французских офицеров, греческого губернатора, двух каких-то турок – одного в красной феске, другого в белой чалме.
Заиграли «Коль славен». Взяли под козырек.
Торжественно-медленно шли знамена. Грудь сжималась от радостного волнения. С замиранием сердца ждали парада.
Вот Командир Корпуса уже обошел фронт и поздоровался с частями. В сопровождении свиты, окруженный почетными гостями, он стоит у пригорка. Раздалась команда – к церемониальному маршу.
Стройно, колоннами, проходили части перед Кутеповым. Целый лес винтовок прошел перед ним. Красиво и ловко салютовали офицеры. Гордо развевались знамена. Выделялись боевые николаевские трубы. И всем стало ясно, что беженцев нет. Есть армия. Есть Россия.
Публика расходилась с парада. Кучка почетных гостей стояла, окруженная праздными зрителями.
Я прошел мимо. И невольно выше подымалась голова, когда проходил мимо иностранных гостей. И казалось, что в глазах их было видно смущение.
2 февраля. Лагерь. Неделю я не прикасался к своим запискам. За эту неделю я стал офицером.
Сперва делу о производстве как-то не везло. Выяснилось, что производство в офицеры за боевые заслуги (а его проводили именно так, в воздаяние памятного боя у Новороссийска) зависит от Кутепова. Считалось, что генерал Кутепов очень скуп на такие производства, и дело стало сомнительным.
Бумаги стали восходить по инстанциям. Командир бригады согласился с представлением. Инспектор же артиллерии, генерал Репьев, дал отзыв:
– Описанные подвиги награждаются не офицерским званием, но Георгиевским крестом.
После его отзыва дело пошло к Кутепову. Стало ясно, что я получу Георгиевский крест.
Однажды вечером забежал ко мне дроздовец, мой слушатель по математике, поручик Орлов.
– Наши справлялись в штабе корпуса, – сказал поручик. – Вы произведены. Приказ уже подписан…
Странное было чувство. Казалось бы, не все ли равно? Казалось, что ниже достоинства думать о наградах. A думалось. Думалось и создавалось беспокойство.
Я пошел в город, просить капитана Воронова справиться в штабе, и в ожидании его прихода сидел у его жены в их маленькой комнате. Было несколько офицеров. Поручик Очеретный разливал чай. Вдруг отворилась дверь и вошел сам хозяин. Лицо его радостно улыбалось.
– Поздравляю, поручик, – сказал он, пожимая мне руку. – Дроздовцы правы. Двадцать
