style="font-size:15px;"> За месяц, прошедший с ухода жены, шикарное обиталище семьи преуспевающего бизнесмена превратилось в настоящую помойку. Василий пил, пил крепко, с головой нырнув в мутную воду болотца под названием «запой».
Когда закончились последние деньги, он впервые посетил «обитель скорби» – ломбард. За хорошие швейцарские позолоченные часы – подарок коллег на пятилетие фирмы – ему предложили всего пятьсот долларов. И напрасно Бутырин бил себя в грудь, доказывая, что это настоящий «Ролекс», и цена ему как минимум пять, а по максимуму и все десять тысяч зеленых.
В конце концов он смирился и, забрав деньги, отправился опохмеляться…
Походы в ломбард вскоре стали постоянными. За три недели Василий спустил все, что было в доме более-менее ценного, включая «арамановский» серебристый костюм и куртку из бизоньей кожи.
Окрестные алкаши теперь паслись у Бутырина, точно в пивнушке. Квартира превратилась в хлев. Заляпанный пол, немытые кастрюли и сковородки со следами засохших явств на стенках и гари на днищах. Исцарапанный кухонный стол, сломанные стулья, облеванный ковер в зале, непристойные каракули на обоях – и бутылки, бутылки, бутылки…
Батареи стеклянных «несдаваемых» бутылок от водки и вина занимали полкухни, мятые пластиковые пэтфы от пива валялись повсюду, постоянно попадаясь под ноги. Бутырину в редкие минуты хорошего настроения, вызванного «правильной» опохмелкой, очень нравилось пинать коричневые гулкие баллоны и хохотать, глядя, как они летают по всей квартире.
В душе он понимал, что такая жизнь долго продолжаться не может. «Или я сам помру, отравившись какой-нибудь дрянью, или меня зарежут, или что-то произойдет», – часто думал Василий, скрипя зубами, и тут же из глубин отравленного алкоголем сознания возникала другая мысль: «Не ври себе. Ничего не произойдет. Тебя прокляли, сглазили, околдовали, заморочили. Помнишь ту девчонку? А вдруг она действительно – ведьма?»
«Ту девчонку» Бутырин помнил…
…Это случилось прошлой весной. Стоял теплый, пронзительно-синий апрель. Снег стаял недавно, но город уже просох, и на выпуклых спинах газонов сигнальными весенними огоньками вспыхнули желтые цветы мать-и-мачехи.
Слетав на два дня в Дюссельдорф, где он провел весьма удачные переговоры с крупной фармацевтической фирмой, Бутырин возвращался из Шереметьева в приподнятом настроении. Протокол о намерениях немцы подписали без звука, составлением дилерского контракта займутся юристы, и к середине лета можно уже рассчитывать на первые поставки.
«Куплю наконец-то нормальный дом! Ну сколько можно жить в этом вонючем городе. И Алька будет довольна…» – мечтал Василий, небрежно стряхивая пепел прямо на пол свой шикарной девятьсот восьмидесятой «Вольво». Машину эту, американскую по дизайну и европейскую по качеству, Бутырин любил нежной любовью, поэтому водителю, малоразговорчивому хлопцу из отставных офицеров, курить в салоне запрещалось строжайше, и тот лишь грустно потягивал носом ароматный дымок
