Иосю! Он хотя еврей, но дело говорит. Потому как…
Соколов строго свел брови:
– Молчать, сам разберусь!
Все моментально замолкли, а у Бродского нижняя отвислая губа мелко задрожала.
Соколов спросил его:
– Какая статья?
За Бродского отвечал Колченко. Вопреки регулярным и обильным возлияниям, он обладал феноменальной и весьма специфической памятью: держал в голове содержание формуляров всех вверенных ему арестантов. И начальник тюрьмы, словно цирковой фокусник, любил блеснуть своей необыкновенной способностью. Он быстро, как по писаному, отвечал:
– Торговец города Харькова Иосиф Гиршевич Бродский, мещанин, тридцати одного года, по статье 1455 Уложения о наказаниях за умышленное убийство с целью ограбления приговорен к двенадцати годам каторжных работ.
Соколов сказал:
– Прикажи, Федор Дмитриевич, доставить Бродского в следственную камеру.
Соколов прошел знакомыми коридорами к следственным камерам. Дежурный надзиратель при виде знаменитого сыщика счастливо улыбнулся, угодливо ответил:
– Сюда, ваше сиятельство, в седьмую завели!
Бродский сидел, как положено, в дальнем углу на табуретке, ссутулившись, зажав коленями руки. Едва сыщик вошел в помещение, Бродский торопливо вскочил на ноги, окаменело замер.
Соколов кивнул на большой, обитый черной кожей диван с высокой спинкой, стоявший у стены возле канцелярского стола:
– Садись сюда, Иосиф! Кто тебя обидел, безвинного? Бродский осторожно опустился на краешек дивана.
Он явно волновался, несколько раз беззвучно открывал рот. Вдруг слова горохом посыпались из его брыластого рта:
– Ваше благородие, я имел превосходную жизнь и красивую жену Сарру, урожденную Сандлер. Ее папа Соломон – это суконно-торговое заведение: драп, трико, шевиот, бархат, атлас, люстрин и прочее. Папа умер в одиннадцатом году, и все это добро отошло к его единственной и ненаглядной дочери Сарре. Так я враз разбогател, стал торговать в трех лавках и думал, что всегда буду жить неплохо. Неужели не слыхали про папу Сандлера? Но про Сарру знают все, и не только на нашей улице. Доложу вам, ваше благородие, что моя Сарра самая красивая женщина, может, во всей губернии. Теперь я очень скучаю об ней. Бенэмонэс!
Соколов вдруг проявил знания древнееврейского языка. Он произнес:
– Можешь мне честное слово – бенэмонэс – не давать. Я и так верю в красоту твоей Сарры.
Бродский вдруг застонал:
– Чтобы чирьи завелись в головах моих врагов! Я лишился всего хорошего – и Сарры и лавок – безо всякой вины.
Отрешенно глядя в пол, он рассказывал сыщику, как его родители, фармацевты, годами дружили с семьей Сандлер, как сам он, Иосиф, сгорал от любви к Сарре. Когда той исполнилось шестнадцать лет, сыграли свадьбу.
– И все вышло из-за моей красавицы, из-за моей Сарры. – На глазах Бродского показались
