бормотание священника на латыни, ни смехотворное шествие беззубых стариков. А теперь все просыпались от долгой задумчивости и смотрели, как Алехандро поднимается по крутому склону к форту. Один-единственный человек сопровождал его, и люди возносили хвалу деревенскому совету за решение передать ребенка в эти мудрые руки. Все были уверены, что он позаботится о замке и будет добр к сироте, заранее радовались тому, каким возвышенным вещам он его обучит, а главное, испытывали облегчение при мысли, что этот груз лег не на их плечи.
Луису Альваресу могло быть около пятидесяти; по беспечности или злой воле богов он был и маленьким, и довольно сутулым, и очень худым. Но когда, принимаясь за тяжелую работу, он скидывал рубашку, видно было, как под кожей перекатываются сухие и на удивление крепкие мышцы. Точно так же на его заурядном и невыразительном лице блистали глаза цвета глубокой небесной лазури, и контраст между ничем не примечательной физиономией и всеведущим взглядом говорил все, что следовало знать об этом человеке. По своему положению он был местным интендантом: следил за поддержанием порядка во владениях, взимал арендную плату с фермеров, продавал лес и вел расходные книги. Зато по склонности души он был стражем путеводных звезд замка. Когда вечером они ужинали в кухне пустынного форта, Луис вел долгие разговоры со своим воспитанником, ибо этот человек, посвятивший себя служению сильным мира сего и пошлой торговле, на самом деле был великим мыслителем и блистательным поэтом. Он прочитал все, а потом еще и перечитал, он творил лирическую поэзию, какая может родиться лишь в пламенных душах, – поэзию заклинаний солнца и шелеста звезд, любви и креста, ночных молений и безмолвных поисков. Именно через поэзию, в те часы, когда творил ее, он прозревал краем сознания тот же свет, что Алехандро получал от своих мертвецов, и он был единственным из всех, кто мог бы ответить на вопросы, которые мальчик задавал о паломничестве виноделов. Однако он молчал.
Итак, на протяжении восьми лет каждый день ближе к полудню все видели, как он спускается из форта в деревню вместе с мальчиком, садится за стол в трактире, всегда в одной и той же белой рубашке со стоячим воротником, в одном и том же светлом костюме, в одних и тех же потрепанных кожаных сапогах и шляпе с широкими полями, чья летняя солома при наступлении первых холодов сменялась на фетр, к чему зимой добавлялась длинная накидка из тех, какие носят всадники, охраняющие стада. Ему подавали стакан хереса, он оставался там в течение часа, и люди подходили к нему осведомиться о его последней поэме или о ценах на скот. Сидя он казался высоким, потому что держался прямо, положив ногу на ногу, одну руку на бедро, а локтем другой опираясь о стол. Время от времени он делал глоток, утирал губы белой салфеткой, аккуратно сложенной рядом со стаканом. Казалось, его окружает тишина, хотя он много говорил во время этих совещаний, превращавшихся в болтовню. Его элегантность никого не смущала, она возвышала и ободряла. Рядом с ним Алехандро помалкивал и узнавал жизнь бедного люда.
