Она тычет ярко-когтистым пальцем в сторону случайной школьницы. – Таких, как вы!
Из неведомых закромов кулис веет горелым мясом.
– Вот были бы вы там – вас бы первым делом сожгли. Завел бы дядя фашист тебя в крематорий, дверку закрыл бы, и все – блеяла бы ты уже обугленная. Да? И никто бы о тебе не вспомнил. Прах с грязью да с говном перемешали бы и все. Что ты молчишь? Да?
– Да, – вырывается у девочки.
– И не стояла бы ты здесь передо мной, нервы бы мне не трепала. – Алевтина Васильевна извергает словесную лаву, градус темперамента зашкаливает – вот-вот и будет точка кипения. – А ты стоишь… Стоишь и блеешь! А надо рассказывать стих громко, отчетливо, понимаешь? Хотя, что ты там понимаешь башкой своей овечьей. Даже кричи во весь голос, все лучше, чем твое блеянье… Или ты, может, Родину свою не любишь? – Режиссерша ДК внезапно затихает, хитро насупив брови. – Не любишь?
– Люблю. – По лицу девочки катятся слезы.
– Может, ты подвиг дедов и прадедов своих, ду… – Режиссерша хочет сказать «дура», но останавливается. – Не чтишь?
– Чту. – Маленькая грешница уже готова к покаянию за все… За всю свою распутную жизнь… Глаза ее чисты и просят прощения.
– Вот любишь если, чтишь если, то тогда кричи, надрывайся! Чтобы стыдно за тебя не было! Чтобы гордость за наш народ у людей была! Чтобы видели люди, как Родиной гордиться надо.
– Валим отсюда. – Серега шутливо прячется за боковой кулисой.
– Не пугайтесь. – Лидия Сергеевна снимает амбарный замок. – Это она ко Дню Победы репетирует – театрализованное выступление делает.
Отодвигается створка мощной и стальной двери, такую бы в Средневековье на вход в крепость, ни один захватчик бы не пробил.
Тусклый свет сменяется ярким.
– Это пиздец, – первое, что говорит Серега.
На нас наваливаются фанерные руины давно прошедших праздников и утренников. Картонные огрызки деревьев, обломки досок, потускневшие стенды, щиты, лестницы и заваленный рухлядью огромный плакат с торчащей залысиной какого-то депутата.
– Где-то тут были. – Лидия Сергеевна невозмутима.
До «где-то тут» мы разбирали полдня весь хлам, потрепанные декорации выносили на сцену, раскладывали, рассортировывали.
– Не так я представлял работу директора, – нахватавшись заноз и вспотевший, как черт, хриплю я, когда приставляю к стене макет избушки.
– А думаешь, работу худрука я так представлял? – сипит Серега, выволакивая на сцену скрученный транспарант.
Появляется Алевтина, следом, как верные стражи, три женщины. Стальной блеск глаз, тройные подбородки, укороченные юбки.
– Вы что творите? – Алевтина Васильевна упирает руки в бока.
– А что? – Какой вопрос – такой ответ – так же дерзко отвечает Серега.
– Аккуратнее, – шепчу я, пытаясь вытащить «волшебное зеркало» с нарезками фольги вместо стекла. – Они же нас сейчас съедят.
– Кто
