в том, что я не могу понять, что она говорит мне. Ни единого словечка…
– Она говорит на каком-то другом языке? Не испанском?
– Не испанском, нет.
– А других ты не знаешь! Сколько раз тыкал тебя носом – выучи хоть пару фраз по-английски, толку никакого!.. По-английски худо-бедно лопочут все.
– Это не имеет отношения к английскому, Анхель-Эусебио! И ни к одному из языков, на которых говорят люди.
– Откуда ты можешь знать?
– Просто знаю, и все. Если бы ты услышал ее…
– Как же я ее услышу? Ведь является она тебе!
– Да. Это проблема.
– Х-ха! Такие проблемы решаются в пять минут. Могу дать отличное снотворное… Осталось от той гадины, что сбежала от меня в Санта-Полу…
– Я не уверен…
– Срок годности снотворного еще не вышел, так что ничего страшного не случится. И переживать не стоит. Придет к тебе эта сучка разок-другой, а ты – вот он! Спишь, как младенец, и никакими мольбами на непонятном языке тебя не разбудить. На третий раз сама отвянет, помяни мое слово!
– Я не уверен, что хочу решить эту проблему… таким способом.
– Другого нет. За исключением психушки. Ты же готовый пациент, если посмотреть на дело здраво. Нужна тебе психушка?..
– Она говорит, как говорят киты… Или как дельфины. Звук резкий, очень высокий. Похожий на свист. На щелканье. И еще на то, как будто по каменному полу разбросали орехи. А иногда, вместо орехов, в ход идут стеклянные бусины… А иногда звук похож на спицу, которую втыкают прямо в ухо…
– Н-да… Пожалуй, психушки тут не избежать.
– Ты мой единственный друг, Анхель-Эусебио! И ты сам… сам все начал. Ты мог поступить совсем по-другому.
– Наверное. Но что бы тогда случилось с нашим тихим островом? Со всеми нами?.. A-а, что теперь говорить? Что сделано, то сделано.
– Ты сам все начал.
– Не было дня, чтобы я не раскаивался в этом. Поверь.
– Я не осуждаю… Что сделано, то сделано. Но спица в ухе – очень неудобная вещь. Когда-нибудь она меня убьет.
– Нет никакой спицы, Маноло! А если и есть – то только в твоем воображении. Как сучка, что является тебе. На самом деле она мертвая. Три года, как мертвая. Мы же вместе похоронили ее, вспомни! И двух других тоже. И они были ничуть не хуже первой. Но почему-то до сих пор молчат и не являются тебе. Ведь молчат? Хотя поводов заговорить у них было не меньше. Они молчат или нет?
– Молчат.
– Это ли не подтверждает, что все происходит в твоей голове? Пустой, как орехи, которые ты тут живописал.
– Я не говорил, что орехи были пустыми.
– Пустые, полные… Никакой разницы нет, как между теми тремя сучками.
– Есть.
– Нет.
– Есть!
– И в чем же, в чем же разница?
– Она самая красивая из всех… И она единственная, кто улыбнулся мне в Мадриде. На солнечной стороне улицы.
– Кажется, речь
