к приходу моего парня и болтает с ним, пока я одеваюсь. Она всегда провожает нас до машины и с нетерпением ждет меня, умирая от любопытства. Она хочет знать все: что он сказал, что я ответила, что я чувствовала, сколько денег он потратил, каковы мои будущие планы. Моя жизнь – открытая книга, каждая страница – общественное объявление. Моя мать прилагает все усилия, чтобы я считала ее своей подругой. Я не хочу обижать ее чувства, но мне не нужна сорокалетняя подруга. Лучше уж я буду одна».
Уважение к личной жизни требует дистанции, которую родителям трудно сохранять. Они хотят более честных и доверительных отношений. Несмотря на все свои благие намерения, они вторгаются и навязываются. Такая фамильярность отнюдь не приносят взаимного уважения. Для сохранения дружеских отношений родители и подростки должны соблюдать определенную дистанцию. Они могут «быть близки, но не слишком». Уважение предполагает уверенность в том, что наш подросток – уникальная индивидуальность, личность, отличающаяся от нас. По последним аналитическим данным, ни родитель, ни подросток «не принадлежат» друг другу. Каждый принадлежит самому себе.
Говорит пятнадцатилетняя Мэй: «Я не могу ничего рассказать своей матери. Она слишком беспокоится. Вместо того чтобы помочь мне, она начинает страдать. Ее глаза заполняются слезами, и лицо говорит: «Бедная моя девочка. Это мучает меня больше, чем тебя». Как бы вам понравилась помощь врача, который так чувствителен, что падает в обморок при виде крови? Моя мать как раз такая».
Чтобы мы могли помочь нашим детям, нам нужно учиться эмпатии – способности искренне отвечать на их настроения и чувства, при этом не принимая их так близко, как свои. Мы обязаны помочь нашему подростку, когда он находится в состоянии ярости, стресса и смущения, не раздражаясь, не впадая в ярость, ничего не боясь и не смущаясь.
Фраза «когда я был в твоем возрасте» делает подростков глухими. Они защищаются от наших нравоучений, не слушая нас. Они не хотят слушать, какими мы были хорошими и какие они плохие по сравнению с нами. Даже если они слышат нас, то не верят, что мы были такими трудолюбивыми, разумными, сообразительными, бережливыми и так хорошо себя вели. Фактически, они с трудом представляют, что мы когда-то тоже были молодыми.
Говорит семнадцатилетний Берри: «Моя мать не говорит, а читает лекции. Она превращает простейшую мысль в сложное исследование. Я задаю короткий вопрос, она дает мне длинный ответ. Я ее избегаю. Ее речи отнимают у меня слишком много времени. Я бы хотел, чтобы она говорила фразами и предложениями, а не абзацами и главами».
Говорит восемнадцатилетний Лерой: «Мой отец не умеет общаться с людьми. Его речь – это разговор не человека с человеком, а пункта с пунктом. Он знает все заранее. Все его высказывания категоричны. Он все раскладывает по полочкам и напоминает иностранца даже нам, его собственным детям».
Рассказывает шестнадцатилетняя
