на ее мольберте очень уж ей нравилась – а это могло привести к гордыне, – одного взгляда на розу в полном цвету хватало, чтобы понять, что ее работа – лишь бледное отражение истинного творения.
Сейчас она работала над триптихом, тремя большими вертикальными панелями. Композиция напомнила Джону произведение Гюстава Кайботта[5] «Парижская улица: дождливая погода», хотя на картине Николетты он не видел ни Парижа, ни дождя. Шедевр Кайботта служил ей лишь источником вдохновения, а тематику она выбирала сама.
Джону нравилось наблюдать за женой в те мгновения, когда она думала, что на нее никто не смотрит. Она держалась совершенно естественно, двигалась легко, элегантно, грациозно, и от красоты этих движений захватывало дух.
На этот раз, пусть он и твердо верил, что прибыл незамеченным, его засекли.
– Что ты так долго пожирал взглядом – мою картину или мой зад? Хорошенько подумай, прежде чем ответить.
– Ты выглядишь такой восхитительной в этих джинсах. Просто удивительно, что твоя картина не менее завораживающая.
– Ах! Ты льстивый, как и всегда, детектив Кальвино.
Он подошел, положил руку ей на плечо. Она повернулась к нему, откинула голову, и он поцеловал ее в шею, в щеку, в уголок рта.
– Ты ел что-то кокосовое? – спросила она.
– Не я, – он показал ей пластиковый мешочек с булочками. – Ты смогла унюхать их через воздухонепроницаемую застежку.
– Я умираю от голода. Пришла сюда в одиннадцать, не прерывалась на ленч. Эта сука… – она указала на триптих, – …хочет меня добить.
Иногда, если картина бросала особый вызов ее таланту, она называла ее сукой или мерзавцем. Но не могла объяснить, отчего у нее в голове каждая картина обретала пол.
– Прекрасная армейская медсестра испекла их для детей. Но я уверен, они поделятся.
– А у меня такой уверенности нет, это маленькие хищники. Почему ты общаешься с армейскими медсестрами?
– Она старше твоей матери и такая же добропорядочная. Проходит свидетелем по одному делу.
Джон знал, что многие копы никогда не обсуждают с женами текущие расследования, из опасения утечки важной информации в болтовне с соседками в салоне-парикмахерской или за кофе.
Он мог рассказать Никки все, точно зная, что она нигде не повторит ни единого его слова. Она с готовностью делилась всем, что знала сама, но, когда дело касалось его служебной деятельности, молчала как рыба.
Впрочем, подробности своего последнего и неофициального расследования он намеревался держать при себе. Во всяком случае, пока.
– Лучше булочек разве что… – она улыбнулась, – …каберне.
– Я открою бутылку, а потом переоденусь к обеду.
– Мне осталось сделать двенадцать мазков и помыть одну кисточку, и на сегодня я с этой сукой заканчиваю.
Другая дверь открывалась на большую площадку, от которой
Кайботт, Гюстав (1848–1894) – французский коллекционер и живописец, представитель импрессионизма.
