Он готов был весь заныть изнутри: из аспирантуры вылетел, халтуры растерял, друзья-приятели за лето вычеркнули его из оперативной памяти, все из-за этой сучки – а теперь? Молчать. Сказал себе. Теперь – молчать. Никто не заставлял, повелся – значит, самому хотелось. Но вместо этого понес какую-то несусветную, нервную чушь. Они стояли у типовой сталинской таблетки метро, налетевший перед дождем шквал метнул под ноги пыль. Повисла на шее. Пока, Данечка. Ладно, – и что-то шевельнулось в маленьких голубых глазах, – я сама позвоню.
– Ты знаешь что-нибудь о теории фракталов? – Артур отвлек Альку от созерцания пробегающего за окнами автобуса пейзажа. Они спускались с горки, и панорама залива постепенно сменялась лесистым тоннелем. Артур смотрел на нее легким, чуточку грустным взглядом.
– Слышала что-то.
– Ты стала нелюбопытной. Фрактальная симметрия – это подобие не зеркальное, но на основе структуры, общих принципов устройства. Вот, например, посмотри на это большое дерево… – Артур кивнул в окно. – На что оно похоже?
– Оно похоже на дерево. Кажется, на ясень.
– А еще?
– На рябину, но это не рябина. Это ясень.
– О чем тебе напоминают его ветви?
– Они напоминают о том, что уже весна.
Артур засмеялся.
– Они напоминают твою кровеносную систему. Они напоминают систему бассейна любой реки с малыми и большими притоками. Они напоминают сетку дорог. Они напоминают сеть лиственных прожилок, и это при том, что каждый лист является частью дерева. Экспедиция, в которую я тебя устроил, люди, с которыми ты встретишься там, мотивы, которые движут ими в жизни, – это часть того, чем жил твой Даниил Андреевич. Это часть его мира, его личности, которая подобна человеку, так же как лист подобен всему дереву. Подобен сетке дорог и рек – наземных и подземных, подобен твоей кровеносной системе и кровеносной системе Земли, так же, как любое творение подобно Богу. Иначе и быть не может.
– Я что, неважно доказал свою рентабельность? – резко усмехнулся Данька.
– Можно начинать смеяться? Рентабельный ты наш, – чмокнула воздух около его уха, выкинула сигарету и вскочила в машину.
Вернувшись домой, Данька следовал нехитрому расписанию: прогулка с утра, потом уроки французского. Ученики разбежались почти все, бабла стало до неприличия мало, но особой нужды он, как ни странно, не испытывал. Выбравшись из любовной карусели, он чувствовал, будто потерпел крушение на берегу пустого гостеприимного острова. В сущности, жизнь всегда обходилась с ним, как строгий, но добросердечный родитель – ограничивая в избыточном и не отказывая в необходимом, навязывала умеренность, стоицизм и внутреннюю дисциплину. У него было где жить и что есть, мамины деньги на карточке – на черный или счастливый день – позволили выработаться и расцвести некоторому аристократизму: ему никогда не приходилось мучительно унижаться из-за копейки или заниматься чем-то,
