своими ненаглядными… А ну, пошли вон, псы воеводские!
Подскочили два рослых пятидесятника, за ногу сдернули Максима с коня, пытались было крутить руки. Есаул напрягся железными мышцами, отшвырнул одного из ретивых служак, пятидесятника Салтанова, едва не до крыльца, а второй, заглянув в глаза Максима, отпятился.
– Тьфу, черт! Ишь, зыркает, как пес бешеный! Стрельцы, вяжите ему руки!
– Я те повяжу, тумак[63] воеводский! – сквозь выбитые зубы прошипел Максим. – Ярыжника пьяного у кабака тебе вязать, а не удалого казака! – И протянул руки подступившим стрельцам. – Ваши зубы жалею, детки, вам еще редьку грызть да девок целовать!
– А где ж свои потерял, свистишь теперь, как лесной разбойник? – вроде бы в шутку спросил пожилой стрелец, завязывая веревку на запястьях Максима.
– На прежней государевой службе, – ответил Максим Бешеный. – Сотник лихой попался, пришлось и ему пасть кулаком запечатать… Да с тем и сошел к яицким казакам!
Дался без сопротивления и Ивашка Константинов, а за старшими – и все бывшие с ними казаки. Только рыжий Петушок не утерпел и пнул настырного стрельца, когда тот, стращая, замахнулся кулаком.
Их подвели к Ильинской наугольной башне, сохранившей следы прошлогоднего здесь боя стрельцов Ивана Яцына с казаками: разбитые деревянные ворота валялись в бурьяне близ стены, а взамен их желтели свежим деревом новые.
– Казаки! Стрельцы! – успел крикнуть снова Максим, пока отпирали запоры башни. – Аль не страшитесь кары от Степана Тимофеевича, когда по осени возвратится он в город и спрос снимет?
– Иди, иди, громыхало воровское! – приказал хмурый Салтанов, который пытался было перед этим стащить Максима с коня и повязать. – Твоего Стеньку – воровского атамана тако же кровавая плаха ждет! Знаем, более полутора сот наших братьев-стрельцов порубил его палач Чикмаз! Вона там, в двадцати шагах от этой башни, велел атаман выкопать яму… Такое простится ли? Дай курице грядку – изроет весь огород! Дай ворам волю – вздыбят всю Русь!
– Не надо было биться супротив казацкого войска! – ответил на это обвинение Максим Бешеный. – И теперь сызнова боярскую сторону держите. Неужто вас за это злодейство атаман персидскими халатами будет одаривать?
Звякнула, открываясь, железная решетка за деревянными толстыми створками двери, открылся вход в подземелье, темное, без малого даже оконца. Стены выложены из черного камня. Вдоль левой стены длинная лавка – вот и вся мебель. В углу высоко, у самой двери, смоляная коптилка, пламя которой моталось от воздуха, проникающего в щель над дверью.
– Зимуйте, разбойники-воры, тут вам достойные хоромы! – хохотнул в гулкой тишине стрелецкий пятидесятник Салтанов, захлопнув решетку и закрыв ее на замок снаружи. – Глядите тут в оба! – приказал караульным стрельцам. – Ежели кто подойдет к решетке с улицы – гоните прочь и извещайте стрелецкого голову.
– А
Тумак – помесь волка и собаки.
