хмарью дня присматривает ночь,
При случае свой доливая колер.
Да, этот хлев —
Хоть весь устли соломкой —
Найдут прогал, раздвинут и – с мечты —
Тут с чердака…
Побольше высоты? —
Так с крыши да с конька, с предельной кромки —
Чтоб хрустко, кости норовят, чтоб ломко!
Слеза, которой воздаянья нету,
Сама поёт себе,
Чтоб стать отпетой…
4
С тех пор – как «мелочь» после стольких ран
Котовы слёзы в «сбруе» у цыган.
А те бредут себе, черня, по свету,
Кому-то белому, возможно, им,
Где блеск слезой протравленной монеты,
Как девственность, борделями ценим.
В рыданий недрах тот же грош, ей-ей,
В них сдавленный, алмазней, золотей,
А стало, по всему, иная плата
За вход, а стало, и в иную дверь —
У каждого свой бог и слово свято,
И вдохновенье, конь (иль кто?) крылатый,
Чьей при́горшнею меряешь теперь?
Где статус повышается верёвкой,
Тобою загнанных по петлям ловким.
Ты скажешь, только по добру всё проще —
Во зле и те горят, несчастны, мол…
Да полно, что темнить чумную рощу?
Горит, доху дохаживая, моль!
Но моль – блондинка, эти все чернявы,
Живучи, ибо сами из отравы.
Где сказка пела, чавкала, чернела,
Смеялся гадалчонок, а не плакал,
Подсаживая на иглу, как на кол.
Конечно, грустно, что цыганок бьют,
Когда они добычи не приносят
Баронам; что баронов порча косит,
Свинец, железо, замыкая круг
Всея нечистых дружек и подруг.
Гармония? Порядок и уют.
Барон под камнем делается князем,
Как титул, отшлифованный червём,
Восходит в превращении своём
К прижизненно прилипшей рифме: грязи.
Опять ты скажешь:
«Не впадай в чернуху».
Но знаешь, если все —
под дых да в ухо,
Всё менее спасает красота
И выражения лица и рта.
5
Танцуют – врут и врут – поют и врут
Всем, что имеют, – картами, руками,
Младенцами, больными стариками,
Закатом, сном, своим, чужим лицом,
Куриным, человеческим яйцом.
…Среди хоров тасованных колод,
Когда любая вещь – рубашка карты
Краплёная, гудит орган азарта,
Исхода нет, сюда лишь только вход.
Те облаченья разуму несносны,
То ль упомянутые их обноски!
Чумазыми
