Поэтому я побежала в кухню, выкрикивая по дороге:
– Ой, спасибо, я так люблю свекольник! – и маме Вале ничего не оставалось, как поблагодарить соседку Сабину и пойти за мной. Моя мама Валя была не дура, она сразу поняла, что будет глупо отказываться от приглашения соседки, если я уже согласилась.
Кухня была небольшая, но удобная. Там, кроме раковины, плиты и двух шкафчиков с керосинками – нашего и Сабининого, – оставалось еще место для небольшого столика, на котором стояли две тарелки, кастрюлька со свекольником и баночка сметаны. Как же можно назвать жадной женщину, которая не пожалела нам, совершенно чужим, не только свекольника, но и сметаны? И я подумала, что эта Сабина, наверно, все-таки не еврейка.
Тут на кухню зашла девочка чуть постарше меня, волосы у нее были черные и глаза тоже. Она вошла и уставилась на нас так, будто мы свалились с луны.
Сабина почему-то испугалась и торопливо сказала ей: «Евочка, это наши новые соседи», – а потом повернулась к нам:
– Знакомьтесь, это моя младшая дочь Ева.
Мама Валя ответила:
– Я Валентина Столярова, а это моя дочь Сталина.
Услыхав мое имя, Ева громко фыркнула и выбежала из кухни. Мне стало очень неприятно, и я решила, что уж она-то наверняка еврейка.
Не знаю, были ли наши соседи евреи, но богатыми их нельзя было назвать. Я заглянула к ним через приоткрытую дверь и заметила, что мебели у них почти нет, даже у нас с мамой Валей мебель была богаче и новее. Посреди первой, проходной, комнаты стоял стол, покрытый клеенкой, четыре неодинаковых стула, диван и обшарпанный буфет, а в другой, подальше, было очень тесно – там стояли, прижавшись друг к другу, три больничные кровати и старый шкаф без зеркала. Раз в спальне стояли три кровати, значит, спали там трое, но никого третьего я сначала не видела.
Зато на второй день я заметила, что в столовой у Сабины в углу напротив дивана черными лаковыми боками сверкало пианино, так что, может, они все же были богатые. В квартире моих настоящих мамы и папы тоже было пианино, и мама даже записала меня в музыкальную школу, но потом случилось ужасное, и у меня не стало ни мамы, ни папы, ни пианино.
Через несколько дней после нашего приезда я вышла вечером на кухню поставить чайник и увидела там молодую женщину, тоже черноволосую и черноглазую.
Она улыбнулась мне и сказала:
– Ты, наверно, Сталина? А я Рената, старшая дочь Сабины.
Вот, значит, кто спал третьим в Сабининой спальне! Эта Рената была совсем взрослая. Она казалась настолько старше Евы, что трудно было поверить, будто они сестры.
Рената вела себя очень странно. Она только что откуда-то приехала, но не стала ни есть, ни спать, хоть было уже поздно. Она прошла в столовую, открыла крышку пианино и начала играть. Такой красивой музыки я никогда не слышала, даже по радио. Потом из спальни вылезла Ева, уже в ночной рубашке, в руке у нее была скрипка, и они стали играть вместе, и играли, пока
