в морге, тогда как всех остальных стошнило, рядами покосило на пол и вынесло под ручки санитарное руководство.
При этом новоиспечённый врач, как человек достаточно умный, чтобы понять, что это его понимание себя с гениальной буквы, не то чтобы не будет принято на ура его коллегами по медицинскому цеху, а это его убеждение, вполне возможно, что вызовет у них свои сомнения с ехидными замечаниями (ясно, что из зависти), вслух обо всём этом не заявляет, а заводит околичные разговоры со ссылками на гениальных людей из медицинской сферы деятельности, чтобы подвести всех этих людей, своих коллег, дюже завистливых, к пониманию своей бесспорной гениальности.
– Вот я думаю, – из глубины собой же пущенной струи сигаретного дыма, заводит свой разговор среди своих коллег по медицинскому цеху, уже даже не новоиспечённый доктор, а доктор со стажем своего непризнания, доктор Боткин. И у него, кажется, всё для своего признания есть, и знаково уважаемая среди докторов фамилия и громкие на всю клинику истории болезни его пациентов, а его всё равно до сих пор в этом качестве не замечают. Мол, и истории с его пациентами, не по медицинским аналогам громкие (они с криминальным подтекстом), и общего у него с великим предшественником только одно, человеческий организм. Пристрастно завистливы, одно слово.
– А так ли бесспорен авторитет мифического Гиппократа? – даже и не поймёшь, утверждает или вопрошает своё окружение в курилке доктор Боткин, взглядом обращаясь к своему идеологическому противнику и чуть ли не антагонисту, доктору Макарию, с кем у него сразу как-то не сложилось диалога, и у них были крайне противоположные взгляды, если не на всё, то на самое для доктора Боткина главное – на него самого. Ну а если твои фундаментальные основы подвергаются сомнению, то какая идти может речь о конструктивном сотрудничестве – одна только неприязнь и придирчивость друг к другу. И, конечно, доктор Макарий, видя перед собой, даже не доктора Боткина, а его переходящую все пределы дозволенности дерзость – посмел замахнуться на святое для каждого врача имя, и не просто имя, а фундамент и опору мысли для каждого врача, – не может не подавиться дымом при виде такой кощунственности, прозвучавшей в этих святых для каждого врача стенах. А как только он с трудом прокашлялся, то тут же встаёт на защиту всех униженных и оскорблённых этими словами доктора Боткина людей.
– Сегодня у него Гиппократ вызывает сомнения в своей историчности, а это по другому и не трактуется (а по сути это значит, что он низвергает авторитеты), а завтра, когда и авторитетов уже не будет, то на кого спрашивается, он предложит равняться? – вот как понимает всё сказанное Боткиным Макарий.
– А что вас так не устраивает у Гиппократа, может быть клятва? – с глубоким намёком на небрежность к исполнению своих обязанностей, с подковыркой задаёт вопрос Макарий, чем перекашивает лицо Боткина в злобе на то, что табачный дым попал ему в глаз.
– Вы как всегда утрируете. –
