ладонью изображал летящую бабочку. Так он провожал своих «земляков». И я был уверен, что и этому жесту он научился у нас в Ленинграде. Об этом, конечно, я никому тогда не сказал.
Мы, наконец-то, добрались до нашего белого парохода и, поблагодарив продавца перстня за безупречный эскорт, стали подниматься по трапу.
– I wait you hear. Price is fix.[8]
– Что он говорит? – переспросил Николай Иванович.
– Говорит, что будет ждать нас здесь до посинения, пока мы не купим у него перстень по установленной цене.
– Хрен ему. Пусть ждёт теперь до отхода. А мы ему помашем ручкой.
Когда стемнело и по бортам включили внешнюю иллюминацию, мы с Геной вышли на палубу подышать свежим вечерним воздухом и полюбоваться издалека огнями Дакара. Продавец перстня всё так же стоял недалеко от трапа и, запрокинув голову вверх, с открытым ртом смотрел на стоящий перед ним научный лайнер. Заприметив нас, он стал подпрыгивать и махать руками, чтобы привлечь наше внимание. Видимо, догадавшись, что мы отказываемся покупать его перстень даже по заниженной цене, сенегалец, сложив ладошки рупором, прокричал:
– Only for you! Three hundred.[9]
– Представляешь? Начинал, кажется, с двух с половиной тысяч, – с удивлением заметил Гена, – может быть, в конце концов, он нам отдаст его бесплатно.
Продавец энергично потёр о цветастые шорты свой перстень и выставил его на вытянутой вверх руке для обозрения. Под лучами забортных прожекторов перстень действительно горел, как золотой.
– Three hundred – it is very chip![10] – кричал снизу продавец.
– Пойду, дам ему сто франков, – решил я вслух, – всё-таки он вывел нас из лабиринтов дакарской окраины. Поди знай, возможно, мы до сих пор блуждали бы там под водительством Николая Ивановича.
– Может быть, ты и прав, – согласился Гена.
Я спустился по трапу и протянул нашему сенегальцу потрёпанную купюру в сто западно-африканских франков. Сенегалец отшатнулся от неё:
– It is not good! My thing is much more expensive.[11]
– I give you only this money. More I haven’t, – сказал я, – and I don’t need your thing.[12]
По-видимому, наш сенегалец понял, что он не получит и этих ста франков, хотя я отдавал их бескорыстно.
– О’key! – вдруг согласился он, – only for you.[13]
Он быстро забрал у меня деньги и вручил мне массивный перстень, на котором была вытиснена не то муха, не то оса, обнимающая своими крыльями нижний обруч изделия. Этого я не ожидал и хотел, было, вернуть перстень, но сенегалец вдруг заговорил на непонятном мне наречии и стал отмахиваться руками, мол: всё-всё – сделка состоялась.
В каюте я застал Николая Ивановича. Он готовился к вечерней вахте и переодевался в робу.
– Ну, что, Николай Иванович? Не зря ты, видимо, ходил в увольнение и тратил большие деньги на выпивку. Зряшных трат не бывает. Считай, что вернулись к тебе твои денежки…
– Никак Вася объявился?!
Я протянул моему соседу под самый нос перстень с мухой:
– Твой!
Я жду вас здесь. Цена остаётся прежней.
Только для вас! Триста.
Триста – это очень дёшево
Это не хорошо! Моя вещь стоит гораздо дороже.
Я даю только эту сумму. Больше у меня нет. И мне не нужна ваша вещь.
Хорошо! Только для Вас.
