сейчас понимаю, что чувствую губами мертвый пластик.
Ингрид смущенно набрасывает одежду, ускользает в заросли жасмина.
Я остаюсь один.
Наедине с июнем.
А давай сегодня июль, говорю я за завтраком.
Лишь бы оборвать это тягостное молчание Ингрид. И бормотание отчима, что не век же быть лету, надо бы и осень, ну хоть сентябрь, а то так и время поломать можно, время не любит, когда им не пользуются.
Вот я и говорю:
А давай сегодня июль.
Ингрид бледнеет.
Роняет чашку, разбивает на осколки, хлопочет, да я уберу, уберу, опускается на колени перед разбитой чашкой.
Я увожу Ингрид, я бормочу что-то, что ну хотела же июль, ну вот же, пожалуйста, ну не хочешь, не надо…
Ингрид сжимает пальцы добела.
Кивает:
Июль.
Собираем чернику.
Едим.
Хочу спросить у Ингрид, а почему так было, что мертвый пластик под моими губами – не спрашиваю.
Ингрид целует меня. осторожно. Робко. Как будто боится, что я её оттолкну, прогоню, испугаюсь. Не отталкиваю, не прогоняю, расстегиваю её корсет, я уже не спрашиваю, почему мертвый пластик…
…отсюда видно январь.
Потрескивающие от мороза звезды.
Заметенное снегом крыльцо черного хода.
Свет фонарей.
Кабинет отчима, святая святых, куда мне ходить не велено.
Отчим склоняется над чертежами.
Приплясывают язычки пламени в камине.
Ингрид берет лук, хочет стрелять – мне становится страшно, чего я боюсь, чего, чего, чего, сейчас же не сентябрь, не сентябрь, нет, нет, нет…
Ингрид кружится с луком по траве, смеется, делает вид, что хочет стрелять наугад.
Замирает.
Пускает стрелу, уже никаких сомнений – в отчима там, в январе.
Смеется.
Я тоже смеюсь, я понимаю, что ничего не случится, потому что мы – летом, а отчим – зимой.
Кричу – когда спину отчима пронзает стрела, чертежи заливаются кровью. Я бегу из июля в январь, я еще надеюсь что-то сделать, но уже понимаю —
Мертв.
Оборачиваюсь в раскаленный июль:
Ингрид!
Ингрид нет, Ингрид тускнеет, тает, падает на траву пустое платье.
Не понимаю.
Дрожащими руками набираю телефон полиции, от волнения даже не могу сказать, куда ехать – в январь или в июль.
Вот как по-дурацки все получилось, говорит следователь, сделал человек механическую женщину, а она сама же своего создателя застрелила из будущего в прошлое, из июля в январь…
Пьем кофе.
Следователь спрашивает меня, да точно ли случайно, я киваю – точно-точно, своими глазами видел, она играла, она вообще хотела в июле в какое-то дерево попасть, и тут нате вам, в январь стрела вылетела…
Следователь
