через искусство познают себя, себе задают эти вопросы. Ну а некоторым слишком страшно посмотреть на собственную жизнь и признаться в том, что она не удалась, поэтому они идут критиковать других. Так им спокойнее живется. Но это никакого отношения не имеет к тебе! Ферштейн, майне либе?
Станислава увлеченно кивала, в глазах появился блеск понимания.
Лёлька утонула в ее ощущениях, какое-то новое чувство захлестнуло ее, бежало по венам, вырывалось наружу, заполняло комнату, студию, дом, улицу, весь мир вокруг. Это было разрешение быть собой в своем творчестве. Разрешение жить. Лёльке хотелось плакать, танцевать, кричать, смеяться, как будто вдруг слетели внутренние оковы.
– Ответь мне, только честно: для чего ты рисуешь, зачем тебе это?
– В этом… в этом я живу, в этом я настоящая. В этом моя связь с миром, моя дань миру и мое благословение. Без этого меня нет.
– Тогда, деточка, ты просто не имеешь права, ни перед собой, ни перед миром выпускать кисть из рук. Как бы тебе ни было плохо, ты выбрала свой путь. Ты выбрала его еще до своего рождения. Я думаю, ты чувствуешь это. Поэтому – рисуй!
Она встала, взяла девушку двумя руками за голову, поцеловала в лоб.
Лёлька смахнула слезу. Она в очередной раз восхищалась, как ловко и изящно маман выражалась, как ухватывала самую суть. Порой не замечала элементарных бытовых вещей и жутко раздражала, но в глобальных вопросах смыслила куда больше современных философов. Эх, никогда ей не стать такой.
– Спасибо! – прошептала она.
Элеонора Бенедиктовна обняла дочь:
– Тебе спасибо! Это настоящий талант, девочка далеко пойдет. Ты ей потом оставь мои контакты, когда она успокоится и придет в себя. Пусть заскочит ко мне в мастерскую. Дам ей пару уроков. Нет, не рисования, тут как раз и мне есть, чему у нее поучиться. А как относиться к почтеннейшей публике и ее ценнейшему мнению обо всем на свете.
Сунув в руки ошалевшей Станиславе чашку с чаем, к которой так и не притронулась Элен, Лёлька проводила родительницу.
Напоследок та еще раз осмотрела работы художницы, то одобрительно кивала, то сокрушенно качала головой, глядя на неаккуратные черные кляксы.
Затем повернулась к Лёльке, вытащила из сумочки крокодиловой кожи большой конверт и вручила дочери. Не слушая возражений, заговорила:
– Вот, деточка, ознакомься, там же и досье на объект, зовут Павел, актер, молодое дарование, далеко пойдет. И отец его приятнейший джентльмен, – по загадочному тону Лёлька поняла, что это ее очередная пассия. – Обязательно надень что-нибудь приличное на вечеринку. А не эти вот… джинсы, свитера непонятные. Не подведи меня!
Лёлька фыркнула, но после того, что маман сделала для Стаси, воевать не хотелось. Поэтому она лишь чмокнула мать в щечку.
Элеонора Бенедиктовна села в машину и умчалась по своим
