завтра утро стрелять! Понимать?» – он обратился к полицайке, она как-то мелко-мелко закивала. Йорих поднялся. Ноги как будто не слушались, он думал, что делает все неправильно, ведь этот чумазый измученный русский на самом деле близко прикоснулся к тому же, что и он. Но вместо того чтобы сказать что-то ещё он просто коротко кивнул Соболеву, и, отвернувшись, вышел из избы вон, на улице его ждал мотоцикл с веселым и вечно пьющим шнапс водителем-денщиком Вилли.
…Все это было, кажется, сегодня днём, а утром и вечером его грубо и жестоко допрашивала эта полицайка со своими двумя подручными. Ему не дали поспать не минуты, с того момента как подняли его полусонного из той самой, сделанной нашим ИЛом, воронки от Эр-Эса рядом с полуразрушенной церковью и оттащили в избу. Эта баба, сверля его глазами, сразу сказала ему, даже не дав присесть или прислониться к стенке комнаты: «Меня зовут Марина Дмитриевна Киртичук, я унтерфюрер СС и староста этого района, я здесь самая главная. Я десять дет была судьей, со мной лучше сказать все сразу, иначе тебе будет очень плохо. Будешь отвечать, гнида?» – и с этого момента Соболев не проронил ни слова. Когда его били по лицу и по почкам, зажимали пальцы между скамьёй и стулом, загоняли ржавые гвозди под ногти на ногах, надевали на голову грязную мешковину и он два раза терял сознание от недостатка воздуха, все для него было уже как в тумане. Откуда-то издалека, из этих белых пыльных клочьев пелены, приходили задаваемые визгливым криком вопросы: «Где твоя часть?» «Какое у тебя было боевое задание?» «Это ты атаковал танки при Ольховатке?» Женька падал, поднимался или его поднимали, вытирали ему кровь и пот с лица мокрой засаленной тряпкой, и все начиналось вновь.
Приход Йориха, несмотря на то, что Соболев так и не понял, зачем это все было, дал ему лишь небольшую передышку. Как только немец вышел из избы и тарахтенье его мотоцикла затихло вдали, двое тех самых селян вновь, подхватив его под руки, поставили перед занявшей за столом место немца Киртичук. «Тварь!» – процедила она. «Ты сука будешь говорить или будешь молчать?» Удар по рёбрам пришёл одновременно с двух сторон, выбил моментально только что восстановившееся дыхание, и Женька, кашляя от боли, вновь повалился на пол. «Поднять его, поднять!», – орала эсэсовка. «Ты, мразь, о чем он говорил, какие это были голоса?» Все опять заволокло туманом, его сознание как будто отключилось, ещё один прямой удар в лицо почти выбил из него дух. Он ещё раз слабо помотал головой, пытаясь хоть как-то восстановить прерывающееся, пульсирующее кровавыми сгустками дыхание. «Молчи, держись …», – пришёл в мозг голос, и сразу оборвался, ибо прямой удар кованым сапогом в грудину ещё раз бросил его назад, он ударился головой о лавку и все в глазах вдруг стало ярко-кровавым….
«А можа, он вообще нимой?» – протянул один из детин-полицаев, переворачивая бессознательное тело Соболева, скрюченно лежащее на дощатом полу. «Идиотина!» – заорала в ответ Киртичук. «Как бы его немого за самолёт посадили? В погреб его, к тому танкисту, допросим ещё раз завтра, как очухается,
