его плечо. Он едва обернулся и снова вернулся к работе.
– Позволите взглянуть? – как можно учтивее попросил я разрешения.
– Сделайте одолжение, – в том же утончённом стиле разрешил он. Русским языком здесь уже давно никого не удивишь, и я весело подумал, что к столь изысканной речи просто катастрофически недостаёт Алексея Артамоновича с его непревзойдёнными оборотами.
Заметив, что я медлю удаляться, художник отложил кисти, отошёл от мольберта на несколько шагов и принялся оглядывать холст.
– Что скажете? – дружелюбно спросил он.
– Скажу, что вы сделали правильный выбор, – заметил я, что с моей стороны было, конечно, безрассудством, фамильярностью, бестактностью, – словом, форменным безобразием.
– Да, точка выгодная, однако… – заметив какую-то погрешность, он опять приблизился к мольберту и чуть не коснулся его носом.
– Я о вашем сердце, – поправил я его. Ждал я бури, негодования, армагеддона, но он как будто и не услышал.
– Это для школы в Прчани, – спокойно сообщил он. – Уж очень просили. Всё, всё понимаю, – как бы проникнув в мои мысли, высказанные выше, поспешно предупредил он возможные возражения. – Но люди так хотят. А я не фанатик. Я думаю, каждый настоящий художник должен быть и ремесленником, когда того потребуют обстоятельства. А иначе это уже… Люди хотят. Что тут будешь делать? Между ремеслом и художеством лежит непроходимая грань. Но иногда она исчезает. Парадокс.
– Не совсем так, – возразил я. – Дело в том, что ремеслу не дано возвыситься до искусства, а вот искусство может снизойти до ремесла.
– Снизойти… – повторил он, и по интонации я понял, что слово ему не понравилось.
Это расположило меня к нему ещё больше.
– Ушёл свет, – заметил он с досадой, вытер руки тряпкой, сложил мольберт, повесил его ремень на плечо и медленно побрёл по небольшому взгорку к домам. Я шёл рядом. Иванка, выйдя из внутренностей кафе, сложив руки на груди, смотрела за нашим приближением.
– Знаете, почему я не съездил вам по лицу? – неожиданно спросил он.
– Ещё не поздно, – заметил я уже не очень приветливо, но кроме как на себя самого, злиться тут было не на кого.
– Потому что «Бела Вила» – ваша выдумка. Я сразу это понял, когда вы подошли, правда вот, не знаю, как и почему… Так что ваше право. Зовут меня Андрей. Остальное вы знаете.
– Да все всё знают, – пробурчал я.
Этой чертовщины я себе долго не мог простить. Сидел у себя, как сыч, и клял «оленёнка», свою оплошность, чуть было не обернувшуюся гадостью, и вообще всё, что только приходило на ум, вызывало во мне сплошное раздражение.
Но случился такой оборот, которого я уж никак не ожидал. В один прекрасный день они явились ко мне вместе.
– Здраво, – хмуро приветствовал я нежданных гостей. Неизбытая вина ещё давала о себе знать.
Спиртного
