ничего не говорил…
Старик опустил ружье. Трудно было понять, куда он смотрит. Старик сплюнул себе под ноги, нить густой темной слюны повисла на подбородке.
– Володя придет, – сказал старик. – Вот-вот придет… Скоро…
…Примерно лет через десять – двенадцать я приехал в Колпино с лекарствами для Володи. До этого мы виделись раза три – четыре – я приезжал после армии, просто так, расслабиться, он – когда умерла бабушка, я – когда он отмечал восьмидесятилетие и еще через пару месяцев после юбилея, его забрали с непроходимостью, мой племянник позвонил и сказал, что Володя хочет меня видеть.
Тогда он, уверенный, что из больницы не вернется, передал мне последнее, что у него осталось от моего деда, – маленькую трубочку с обгрызенным мундштуком и шахматную доску, которую, как уверял Володя, мой дед сделал в Шлиссельбурге. Доску и трубочку Володя хотел отдать, когда мы были у него с Валей, но забыл, а я не напомнил. Бабушка была расстроена, просила хотя бы описать доску – дед был неплохим шахматистом, и расстроилась еще больше, узнав, что я ее не видел. Доска, как оказалось, была сделана ловко, на ней, купив набор дешевых пластиковых фигур, я разыгрывал этюды, трубочку пару раз раскурил, но она очень горчила.
Лекарства доставал клиент, у которого на даче успешно поработали перешедшие по наследству от Гольца крысы-каннибалы. Все они носили имена Акелла или Тарзан: Акелла-восьмой, Тарзан-одиннадцатый. Вместе с крысами я работал в кооперативе. Кооператив назывался «Экстра-К». «К» означало «клининг». Уборка по-английски. Рулили в кооперативе сомнительные личности, но в мои дела они не встревали. Крысы приносили стабильный доход, а с крысоводом – так меня там называли, – никто связываться не хотел. Меня считали прибабахнутым. Я попросил закупить специальную измерительную аппаратуру. В кооперативе посмотрели смету, сказали, что таких денег нет, но потом деньги нашлись, аппаратуру закупили, и другие работники спускались ко мне в подвал посмотреть на чудо техники и заодно выпить.
Володя почти не вставал после инфаркта, к тому же у него оттяпали значительную часть пораженного раком толстого кишечника, был он худ, скулы торчали, огромные кулаки уже не сжимались, когда он о чем-то эмоционально рассуждал, страстность его ушла, остались только польские сарказм и насмешливость. Он обретался в маленькой комнате, в трехкомнатной квартире младшей дочери, моей сестры, старый дом за какие-то гроши – расширялась полоса отчуждения железной дороги, – был выкуплен властями. Помимо лекарств, я привез упаковку французских калоприемников, бывших тогда еще большим дефицитом, чем обезболивающее. Обезболивающее я тоже привез. Володя сам открыл дверь. На нем был короткий больничный халатик с завязками сзади. Я помог ему помыться, показал, как приладить калоприемник. Это оказалось простым делом. Он лег, я сел рядом с узкой койкой. Володя попросил плотнее прикрыть дверь в прихожую: «От меня воняет сильно, – сказал он. – Ты как? Терпишь? Я-то сам принюхался…»
Володя говорил, что откажется от новой операции, говорил, что к пятидесятилетию работы в горячем цеху Ижорского
