концу работы все подходы к усадьбе были покрыты сплошной ледяной коркой в два пальца толщиной. Качество покрытия тут же начали проверять усадебные детишки, с визгами и смехом съезжая в сторону озера и дороги. Взрослые, как положено, ругались, предупреждая, что под лед, на который те выкатывались, можно запросто провалиться. Дети, естественно, не слушались. Андрею же досталось рубить на скаку снежных баб – и не просто, а в отмеченное шишкой место. Либо колоть в него же саблей. Либо бить рогатиной или кистенем. Справа, слева, с передней стороны, в спину – бить, бить, бить…
Если это и был сон, то до обидного однообразный. Вместо ферязи Зверев теперь больше носил лисий налатник – крытую синим сукном свободную куртку примерно пятьдесят четвертого размера, длиной до колен. Правда, пуговиц на этой куртке не имелось, и она застегивалась у горла похожим на круглый рекламный значок аграфом, украшенным двумя крупными самоцветами – рубином и изумрудом. Но зато налатник легко надевался поверх поддоспешника и кольчуги, при этом не особо стесняя движения. Хозяйка пыталась навязать еще и меховые штаны, по тут Андрей встал на дыбы: он и так во время постоянных тренировок потом обливался. Налатник хоть скинуть можно одним движением – а штаны, взопрев, стягивать не станешь.
За покровом пришел Ерофеев день[6] – первый, когда Алексей получил немного отдыха. Внизу, у озера, с самого рассвета тревожно гудел колокол, ворота в усадьбе не стали открывать вовсе, на дворе с работами никто не появлялся. Усадьба погрузилась в тревожное затишье, нарушаемое лишь заунывным пением девиц, что сидели за прялками в левом крыле дома. Остаться без дела было непривычно, и, послонявшись с полчаса по дому, Зверев отправился на поиски своего дядьки.
Пахом сидел в людской, играя на сдвинутых вместе двух скамьях в кости. Судя по унылому выражению лиц двух других холопов – выигрывал именно он.
– Отчего тоска такая вокруг, Белый? – окликнул его Алексей. – Никто не работает, ворота не открываются.
– Дык, день-то ныне какой, барчук? Лихоманский день. Сегодня, сказывают, лешие везде буйствуют. Бродят, кричат, хохочут, хлопают в ладоши, деревья ломают, гоняют зверей лесных, а человека вмиг заплутают да болотнику и продадут. Кикиморы из подвалов вылезают, овинники пошутить норовят, а в баню сунешься – банники в усмерть запарить могут. Нехороший день. Молиться сегодня надобно, душу спасать… – Дядька кинул кости на скамью: – Девять! Ну, Осип, бери кружку Глянем, какая у тебя рука ныне! А из домов выходить ныне зело опасно, барчук. С кикиморой управиться еще можно, а со стаями нежити лесной да болотной и отцы святые не совладают.
– А кикиморы разве не на болотах живут?
– Да ты что, барчук? – чуть не хором удивились холопы. – Откель им на болоте-то взяться?
– А где же они тогда обитают?
– В подполе, вестимо, – ответил рыжебородый мужик, которого Белый называл Осином.
– И у нас в доме – тоже есть?
– А
17 октября
