необходимая сумма была почти собрана. По 500 рублей сдали все, кроме самой противной и самой красивой Алки Неохотовой. Заставить Алку невозможно.
– Не дам! – дерзко улыбаясь, заявила Неохотова, когда уполномоченный по сбору денег Орешкин попытался надавить на её совесть. – Я хожу на работу, чтобы мне платили, а не для того, чтобы платила я.
Алка отвернулась и застучала гелевым маникюром по клавишам компьютера.
– Так я за тебя уже сдал, – попытался воззвать к совести красавицы Орешкин, тревожно осознавая, что поступил опрометчиво.
– Так я же тебя об этом не просила, – не поворачивая головы, сказала, как отрезала Алка.
Кроме противной Алки никто отказаться не рискнул, все побаивались предстоящего сокращения штатов. Никто. Даже пенсионерка Ольга Щербинина, на шее которой тяжким грузом висели нигде не работающий дылда-сынок и куча всяких долговых обязательств. Денег Ольке катастрофически не хватало, потому отрывала она каждую копеечку, можно сказать, от сердца.
Ольга Щербинина тоже очень большая, другим словом, крупногабаритная и вечно недовольная жизнью. Только в отличие от Слонопотамова её весомость была результатом малоподвижного образа жизни и постоянного похрустывания сухариками, как дома, так и на работе. Ольга – дама одинокая, как она говорит, по убеждениям. Также она уверяет, что в молодости была невероятно хороша собой, и желающих на ней жениться тоже было хоть отбавляй. Возможно, что всё так и было, но теперь никто об этом, кроме неё самой, не помнил.
Отдавать деньги Щербининой ужас как не хотелось, но позволить себе такую же смелость, какую позволяла Неохотова, не могла. Во-первых, она так же как и другие боялась сокращения, во-вторых, ей очень нравился Орешкин и выглядеть в его глазах скупердяйкой не хотелось. Скрепя сердце Олька деньги сдала, но в душе образовался осадок недовольства и собой, и Слонопотамовым, и Неохотовой, ну, и жизнью в целом.
Мысль Слонопотамова была гениальна не только своей простотой решения проблемы, но и многоразовостью её применения. Теперь любые производственные задачи, которые нуждались в материальной подпитке, так и решались – добровольно-принудительным сбором денег с подчинённых. Народ недовольно бурчал, но открыто выступать побаивался. Необходимую на нужды сумму Орешкин делил на весь штат сотрудников, исключая только Неохотову. О пятистах рублей дополнительно, которые он по глупости сдал за неё в первый раз, вспоминал часто и болезненно.
Особенно недовольство гениальной мыслью начальника росло у Щербининой и достигло таких размеров, что молчать она уже была не в силах. А так как высказать свой протест открыто побаивалась, то хватало её только на тихие возмущения в присутствии противно смелой Неохотовой. Алка при этом хихикала, не прекращая барабанную дробь по клавиатуре.
– Спирохета, – выпалила Щербинина, хрустя сухариком.
– Чиво? –
