ему милости, между которыми самая большая, по его мнению, «награда» есть великодушие, до сих пор бывшее недоступным для его понятий. Он не мог постигнуть, каким образом главнокомандующий кн. Барятинский, получив от него на предложение положить оружие дерзкий ответ: «прити и взять его», не выбранил его при первом свидании и не велел снять с него голову. Вот подлинные слова Шамиля: когда я решился исполнить просьбы моих жен и детей, побуждавших меня к сдаче, и когда я шел на свидание с князем, то был в полной уверенности, что услышу от него такую речь: «а что донгусь, где твоя сабля, которую ты предлагал мне взять самому?» Эти обидные слова тем более терзали мое самолюбие, продолжал Шамиль, что я вполне осознавал себя достойным такого оскорбления и потому, не ожидая ничего другого, я сначала не поверил своим ушам, когда мне передали речь князя, имевшую совсем иной смысл.
Это первое впечатление, в совокупности с тем, что он видел и испытал впоследствии, и что испытывает в настоящее время, послужило основанием другой высказанной им идеи. Шамиль выразил ее следующим образом:
Государь оказал мне много милостей; милости эти велики и совершенно неожиданны для меня; по ним я сужу, какое сердце у Государя; и теперь испытав уже то, о чем никогда не помышлял, я нисколько не сомневаюсь, что если буду просить Его оказать мне последнюю милость, которую только могу желать в жизни, позволения съездить в Мекку, то Государь не откажет мне и этом. Но вот, слушайте, что я теперь буду говорить при вас при всех (подпоруч. Грамов и мюрид Хаджио): если бы Государь позволил мне ехать в Мекку когда я хочу, хоть сей час, то я тогда только выеду из Калуги, когда война на Кавказе прекратится окончательно, или когда мне удастся представить Государю доказательства того, что я желаю заслужить Его милости и достоин их.
Все это Шамиль говорил с большим одушевлением. Под конец своей речи он казался сильно взволнованным, и заключил ее словами, обращенными ко мне: «писать надо».
Мы уже давно кончили обед, и разговор этот шел за столом, еще не убранным. Видя себя в необходимости отвечать Шамилю, но сознавая притом, что выданная мне инструкция не уполномочивает меня на разговоры о предметах, которых он коснулся в своей речи, я решился отвечать ему общими местами, собственно для того, чтоб отклонить дальнейший об этом разговор. Я уже хотел высказать приличные случаю фразы, как в эту самую минуту мюрид Хаджио объявил, что настало время молиться Богу.
Шамиль встал, и, не дождавшись моей речи, отправился делать намаз. Я же решился не напоминать ему о сегодняшнем разговоре и уклоняться от всего, что может его вызвать, до тех пор, пока не получу от начальства особых по этому предмету приказаний.
26-ноября. Сегодня мне случилось спросить Шамиля: справедлив ли слух, доходивший до меня в бытности на Кавказе, что будто в одно время в его горах нашли серебно-свинцовую руду, но что будто бы он запретил не только
