так же, как моя мать. Нигерийцы не слишком-то доверяют всей этой болтовне – цифровым деньгам, биткоинам, бабкам-которые-не-увидишь. Я кромсаю ее заначку, когда слышу ее.
– Что ты делаешь? – спрашивает мама.
Разумного объяснения у меня нет, поэтому я просто стою с ее изрезанной одеждой в одной руке и ножом в другой. Чувствую вес денег, точный вес правды. В кармане вибрирует телефон, и я знаю, что это Фадеке. Мой мозг зависает, и я не могу не то что придумать отмазку, но вообще думать не могу. Боюсь, что меня свели с ума мои действия, или проклятие, или рука Божья. Вы наверняка слышали, такое случается с теми, кто это заслужил.
На лице матери написано неодобрение, уголок ее рта сдается на милость притяжения, глаза – на милость влаги. Она протягивает руки, возводит глаза к небесам и говорит: «Aiye me re», что значит: «Это и есть моя жизнь».
– Мам… – начинаю я.
– Знаешь, почему ты мой единственный сын? – спрашивает она.
– Нет, мама, – говорю я, используя более уважительную форму, чтобы попробовать ее умаслить. Кладу пиджак со вспоротыми швами на пол.
– Когда ты появился из меня, то порвал столько сосудов, что я долго истекала кровью. Меня отвезли в Игбоби [15], сделали переливание, зашили, но ничего не помогало. В конце концов кровь перестала свертываться. Хирургам ничего не оставалось, кроме как удалить мне матку.
Ее голос спокоен, и мне это не нравится. Я хочу истерики, а этот бесчувственный тон меня тревожит. Она обычно не сдерживает злость и недовольство.
– Какие уж дети после этого. Но мы с твоим отцом отдали тебе всю нашу любовь. Он не взял другой жены, хотя мог бы. Может, вне брака у него и есть еще дети, не знаю, но он никогда не кичился этим передо мной. Ты был для меня всем.
Она садится на край постели, в полуметре от меня.
– Я люблю тебя, но ты – вор, а я не воспитывала своего ребенка вором. Ты не можешь быть моим сыном.
Это хорошо. С мелодрамой я справлюсь. Я уже готов пуститься в объяснения, как вдруг вижу, что она тянется к свистку, который есть у каждой семьи в окрестностях.
– Мам, что ты делаешь?
– Оле! Вор! – кричит она. И свистит. Я не могу поверить, мне страшно, меня выворачивает.
В Лагосе свисток – это инструмент соседского дозора. Один короткий свист ночью значит, что все спокойно. Долгая нота в любое время дня и ночи означает, что дело неладно и свистящему нужна помощь. Люди прибегут обязательно.
Я выбегаю из комнаты, вниз по лестнице, через входную дверь, в толпу, застывшую в ожидании. Они не хватают меня, потому что думают, что я удираю от неведомой опасности. Я пробегаю уже пол-улицы, минуя ошарашенную Фадеке, к тому моменту, когда мама рассказывает все линчевателям.
Услышав, что она выкрикнула мое имя, толпа бросается на Фадеке.
Глава пятая. Роузуотер, Лагос: 2066
Сегодня суббота, так
Больница в Лагосе, полное название – Национальный ортопедический госпиталь Игбоби, Лагос.
