насыщения, но не могли, а потому злились и крушили еще больше. Самые дисциплинированные машины мира не выходили из-под контроля, однако никто не приказывал им быть осторожными и спокойными, потому что офицеры знали кровавую традицию. Офицеры знали, что нужно громить. Офицеры знали, что нужно воину органицизма.
Штаб обстреливался пулеметчиками и снайперами, так что ни одно лицо не могло показаться в окнах и помешать штурму. Даже не штурму. Игре. Артиллерийские установки сносили целые комнаты залпами тяжелых снарядов, как только видели в них хотя бы одну «зеленую» тварь. Это не военная операция. Эскадроль играл в жизни и смерти, играл до изнеможения и прострации, играл во имя своей гордости и бремени силы. Каждый снайпер, целясь в оптику, знал старый лозунг: «Жизнь – игра, а смерть – победа». Каждый солдат, вгоняя штык, знал: «Жизнь – игра, а смерть – победа». Каждый пулеметчик, каждый артиллерист, каждый офицер, каждый… Каждый хотел подарить врагу победу. Это был праздник! Крови было столько, что даже я бы упился ей вдоволь. Лишь кровь, игра и праздник! К черту жизнь! Смерть – это победа. Солдаты великодушно, временами злясь от своего великодушия, отправляли «зеленых» в неизведанные белые дали иных миров, которые открываются человеку после смерти.
Саперные отряды закладывали новую взрывчатку под холм и разрывали его, обрушивали пол первого этажа. Уничтожали фундамент целыми кусками. Да, я сказал, что штаб взрывать не нужно. Я сказал, что штаб нужно сохранить. Штаб сохранили, чтобы я разрушил его лично, чтобы я сам насладился тем, во что не играл три долгих серых года. Все на свете серо, кроме крови. Суд Эскадроля наиболее справедлив, потому что его нет. Наказание Эскадроля самое праведное, ибо всем оно дает смерть.
Эскадрольская армия ворвалась внутрь штаба с обоих входов, парадного и черного. Я лично вел парадный вход, как хозяин входил в свой замок. Иванов командовал второй группой.
Рты слоились кровью, а глаза – безумной ее жаждой. Мы резко выбили двери, рядом с ними нас никто не ждал. Парадный вход не охранялся, «зеленые» не поставили охрану, ведь об этом уже никто не думал, ожидая поражения, или охрана просто сбежала. Я заметил одного предателя за ближайшим углом, но Краснов сшиб ему голову до того, как тот вскинул винтовку. Помню, что обратил внимание на его оружие. Пневматическая винтовка. Ничтожества. У них не было иного оружия? Меня тянуло прикоснуться к его кровавым мозгам, что были размазаны по дорогим золотым обоям моего штаба. Но я не стал и побежал дальше. Солдаты выбивали двери под общий грохот и ужас, и все расстреливались, распарывались, раскраивались, расщеплялись, аннигилировались. Аннигиляция. Пол кусками проваливался под ногами, из комнат выбегали горящие люди, люди с проломленными головами, люди без рук и ног. Мимо павших людей без конечностей бежали торжествующие люди без души.
Мой отряд забежал в сакральное место штаба – отдел финансов. Военная казна требовала спасения из объятого жертвенным пламенем святилища
