дикари. Несем в душах искры божественного света!..
Сверху зашуршало, посыпались сухие листья. Бродяга насторожился, прислушался. Но сразу расслабился, хмуро посмотрел на одухотворенного парня. Подбородок вздернут, в глазах злость и свет веры. Того и гляди вцепится в горло ради своего Бога.
– И не говори, – задумчиво поддакнул Лохматый. С треском выдрал из спутанной шевелюры кусок подсохшей грязи. С любопытством осмотрел, понюхал. – Точно-точно, никакие мы не дикари. И несем… ага, духовность.
Птиц уловил в тоне бродяги иронию. Нахмурился, сжал кулаки и сказал:
– Бред!
– Слухи остаются слухами, – примирительно хмыкнул безумец.
– Скоро выйдем?.. – поинтересовался послушник.
– Не знаю, – откликнулся нищий. Поерзал на земле, устроился поудобнее. – Если повезет, через день-два. Если нет, сам понимаешь.
– А вернуться той же дорогой? – не унимался парень.
– Нельзя, – проворчал бродяга, поморщившись. – Твои рыцарственные дружки нагоняют. А с ними маги… Безликие крепко держат след. Я слушал землю, бегут, как стадо зубров к водопою. Мы пока быстрее, но завтра будет сложнее.
– Чем же? – поинтересовался Ирн.
– Новерд, – отрезал Лохматый. – Сегодня шли по самому краю. Завтра войдем глубже, и наступит веселье. Я однажды проник настолько далеко. И поверь, чуть не сошел с ума повторно. Первый день должны выдержать, второй не знаю. На удачу полагаться не люблю, но тут придется…
– Мы знакомы немного, но ты… – пробормотал послушник, с подозрением вглядевшись в безмятежное лицо нищего, – ты не похож на безумца.
– И? – лениво осведомился бродяга, тускло улыбнувшись. – Хочешь обвинить в том, что шпионю? Боюсь огорчить, но я тот, кем являюсь. Наши пути сошлись случайно. И та вещь, которую ты так любовно оберегаешь от остальных святош, меня не интересует.
Нищий приподнял бровь, бросил быстрый взгляд на тубус и улыбнулся шире. Птиц покраснел, поспешно убрал руку с футляра – все это время неосознанно прикрывал его ладонью. Да и когда бежали, постоянно придерживал и проверял: а не разошлись ли ремни, крепки ли печати… Послушник быстро справился со смущением, понял: бродяга говорит правду. Но раздражение заставило произнести:
– Безумство – хорошая маска. Удобная.
– Может, и так, – нарочито спокойно ответил Лохматый. Зевнул, причмокнул с удовольствием. – Тебе повезло, сейчас как раз момент просветления.
Нищий заговорщически подмигнул. Птиц хотел возразить, даже рот открыл. Но сразу захлопнул. Нечто в самом тоне или блеске глаз бродяги сказало о нем лучше, чем множество красноречивых слов. Лохматый испытывал боль. Постоянную и жуткую, невозможную. Ведь когда в душе пустота, жить просто не хочется. И каковы же мучения, когда знаешь, но не помнишь? Когда умеешь, но не ведаешь?..
– Как ты… – начал говорить Птиц.
– Не знаю! – неожиданно
