присутствовали так же священники из местного прихода, но вельмож я видела совсем мало. Свита короля была крайне небольшой: камердинер, охрана и герцог де Дрио-Брезе – главный церемониймейстер двора. Именно ему предстояло, увы, вскорости возглавить печальную церемонию погребения юного принца.
Проходя мимо супруга, королева отстранила нас.
–– Мадам… – начал было король, но спазм горя в горле заставил его замолчать. Его лицо было залито слезами.
Мария Антуанетта бросилась к нему. Они горячо обнялись. Я услышала, как королева лихорадочным шепотом сообщает ему, что уже утром покинет Медон: «Мне отныне тяжело здесь находиться».
Он кивнул.
–– Разумеется. Как вам будет угодно, мадам. – Обращаясь ко мне, король добавил: – Берегите королеву, принцесса. Я полагаюсь на вас.
–– Я не оставлю ее величество ни на минуту! – поклялась я пылко.
Мое собственное сердце тоже разрывалось от боли, сострадания и страха. Первые два чувства были понятны, конечно: наблюдать за агонией семилетнего мальчика, прежде нежного и красивого, как херувим, превращенного жестокой болезнью в искореженный, скрюченный скелет, было самым тяжким моральным испытанием за всю мою девятнадцатилетнюю жизнь. Его мать, королева, последние несколько недель не отходила от него ни на шаг. Уже не имея надежды на выздоровление первенца, она хотела насладиться каждым мгновением общения с ним, запомнить звучание его голоса, тем более, что по характеру это был ангел небесный: Луи Жозеф утешал свою мать и в те минуты, когда боли отступали, охотно проводил с ней время. Они рисовали углем и карандашами, читали книги, обедали вместе, причем ребенок сам заботливо придвигал матери кушанья, подавал салфетки. Мария Антуанетта ела, глотая слезы… Трудно было понять, осознает ли мальчик надвигающееся на него небытие. У него, безнадежно больного, хватало сил поддерживать силу духа матери:
–– Живите счастливо и долго, матушка! Не плачьте! Я хочу, чтобы вы улыбались. Мне так легче!
У него было восковое лицо умирающего, заостренный нос, он задыхался, когда говорил это, но тоже силился улыбнуться. У меня мурашки бежали по телу, когда я, стоя в отдалении, слушала подобные разговоры. Мой сын Жанно, которому не исполнилось и двух лет, находился в Париже. Я оставила его на попечение двух служанок, но вырваться проведать его не могла, и меня терзали тревоги. Все ли с ним хорошо? Не заболел ли он? Дети так часто болеют и умирают… А хватит ли у меня мужества перенести потерю ребенка так, как перенесла это Мария Антуанетта? Два года назад у нее умерла крошка дочь. Теперь – старший сын…
В галерее, в окружении священников, всхлипывал герцог д’Аркур – дряхлый воспитатель покойного принца.
–– Дофин умер! – сокрушался он. – Какое несчастье для Франции! Какой умный, добрый ребенок потерян… как много он мог бы сделать для королевства!
Ему глухо отвечал аббат Сежан, священник королевской часовни в Медоне:
–– Несчастье, да… Но кто может до конца понять волю Господа?
–– Что вы хотите этим сказать, господин аббат?
–– То, что иногда ушедшие оказываются счастливее оставшихся…
Мужество Марии Антуанетты между тем было на исходе. По галерее она прошла, еще кое-как сдерживаясь, но в своих покоях упала ничком на постель, закрыв лицо руками, и некоторое время была настолько неподвижна, что мы с мадам Кампан тоже застыли, испуганно переглядываясь. Потом королева глухо сказала:
–– Я сейчас… сейчас снова пойду к нему. Хочу побыть рядом, пока мое дитя… не забрали.
–– Позвольте себе отдохнуть хотя бы несколько часов, ваше величество, – взмолилась горничная. – Вы не спали несколько ночей! И уже утром, как я поняла, собираетесь уехать?
–– Утром – да. Не могу оставаться в Медоне. Здесь умер мой мальчик. О Боже, сжалься надо мной! Как болит у меня сердце…
Королева сделала над собой усилие и продолжила, пытаясь говорить твердо, хотя голос плохо повиновался ей:
–– Мы поедем в Марли.
–– В Марли? – ахнула старшая горничная. – Неужели это возможно, государыня? Там сплошное запустение! Пыли повсюду толщиной в два пальца!
Я резко одернула ее:
–– Оставьте королеву в покое, Анриетта! Неужели вы думаете, что ее величество сейчас может вернуться в Версаль?!
Версаль в нынешнее время напоминал разбойничий вертеп. Мы уехали оттуда в мае, когда депутаты Генеральных штатов сцепились друг с другом в пустых сварах насчет того, как считать голоса: поименно или посословно. Может быть, конечно, эти свары были и не так пусты, как мне в Медоне казалось, ведь поименный подсчет голосов давал бы неоспоримое преимущество третьему сословию, которому король в свое время позволил двойное представительство по сравнению
