– отец всю ночь спал на матраце у хлипкой двери, вооружившись топором. Утром Гагик настоял на том, чтобы сходить за хлебом, он понимал, что случись что – и ускользнуть, убежать от разъяренной толпы будет проще ему, не отцу. Отец скрепя сердце согласился. Булочные открывались в девять утра, он выскользнул из дома без пятнадцати девять, чтобы не задерживаться на улице, купить продуктов – и обратно – и не узнал свой двор.
Изъезженные машинами, истоптанные людьми грядки – их каждую весну обихаживала тетя Эмма, сажала цветы, кое-какую зелень – и если кому не хватало зелени, нужно было просто выйти во двор и нарвать. Грядки были огорожены палисадником, который смастерил дядя Вахтанг, во дворе они считались святым местом и даже хулиганистые пацаны не осмеливались их вытоптать – а сейчас палисадник был сломан, а размокшие от зимней сырости грядки были растоптаны и разъезжены сотнями ног и колес. Чуть в стороне стоял старенький белый «Москвич», непонятно чей, вроде целый – но никому не нужный, в нем не было ни единого целого стекла. А в дальнем углу двора, у полуразваленного деревянного сарая дотлевало что-то. Какая-то черная куча, большая, похожая на мусорную – но незаметно отличающаяся, страшная. Несмотря на то что надо было идти за хлебом для семьи – он не знал, что магазин вчера разграбили и сожгли – он как завороженный подошел к этой тлеющей, исходящей черным дымком куче. Тронул ее ногой, осторожно пошерудил, пытаясь понять, что это…
И стремглав бросился домой…
– Папа… – в семье они разговаривали по-русски, мама была наполовину русская, наполовину грузинка, папа армянин, – папа, там…
Отец обхватил его своими ручищами, стараясь защитить от внезапно обезумевшего, сошедшего с рельсов привычной жизни и стремительно мчащегося под откос мира.
– Не надо, Гагик, ты же мужчина… Успокойся.
Заплакала сестренка.
– Папа, там людей сожгли.
Сдавленно охнула, держась за кухонный косяк, мать.
– Гагик! Гагик, иди сюда! Дверь закрой!
Время уходить. Время покидать дом, где Гагик родился и вырос. Днем на семейном совете они все решили. Надо прорываться к своим. В Армению. У отца в Ереване жили дальние родственники, на первых порах пристроят. Потом будет проще – люди не без рук, не без головы – найдут, куда приткнуться.
Потом начали собираться – Гагик, чтобы не видеть всего этого, и выполз на балкон. Он не брал в дорогу ничего из своего, мальчишеского. Потому что понимал. Все-все понимал. Мать пыталась что-то собирать, запихивала в хлипкие сумки какую-то утварь, никому не нужное постельное белье из шкафа, отец силой вырвал у нее все это и бросил в туалет, заперев дверь. И тогда мама села рядом с разгромленным шифоньером и заплакала, Лейла села и заплакала рядом с ней, а отец со всей силы шарахнул кулаком в стену так, что пыль посыпалась, и вышел в соседнюю комнату.
Беженцы. Тогда этого слова не было в советском лексиконе. Беженцы. Люди, вынужденные бежать, бросая все. Люди, которых
