все они были, словно бусы в четках, прикованы к одной длинной цепи: на руках у них были надеты кандалы. Партию эту сопровождали четверо конвойных: двое верховых, вооруженных мушкетами, и двое пеших, с пиками и шпагами.
– Вот цепь каторжников, королевских невольников, которых ведут на галеры [29], – сказал Санчо.
– Как так невольников? – спросил Дон Кихот. – Возможно ли, чтобы король прибегал к насилию?
– Я этого не говорю, – ответил Санчо, – я хочу только сказать, что эти люди за свои преступления приговорены к принудительной службе королю на галерах.
– Одним словом, – возразил Дон Кихот, – эти люди идут на галеры не по своей доброй воле, но подчиняясь насилию?
– Именно так, – ответил Санчо.
– Тогда, – продолжал его господин, – мой долг повелевает мне восстать против насилия и помочь несчастным.
– Ваша милость, – возразил Санчо, – король и суд не совершают насилия, а только наказывают людей за их преступления.
В это время цепь каторжников приблизилась, и Дон Кихот в самых любезных выражениях попросил конвойных сделать милость – сообщить и объяснить ему, почему эти несчастные закованы в цепи. Один из верховых конвойных ответил, что это каторжники, люди, принадлежащие его величеству, и что отправляются они на галеры; вот и все, что он может сообщить.
– А все же мне хотелось бы, – ответил Дон Кихот, – расспросить каждого из них поодиночке о причинах его несчастья.
К этой просьбе он прибавил столько любезностей, что второй верховой конвойный сказал:
– Хотя мы и везем при себе подробные приговоры этих негодяев, но нам некогда останавливаться, доставать бумаги и читать их вашей милости. Уж лучше, сеньор, вы сами подойдите к ним и расспросите. Если им захочется, они вам все расскажут, а им, наверное, захочется, потому что для этих молодцов нет большего удовольствия, как делать мерзости или рассказывать о них.
Получив разрешение, Дон Кихот подъехал к цепи и спросил первого каторжника, парня лет двадцати четырех, за что он попал в беду. Тот ответил, что во всем виновата была любовь.
– Как, всего-навсего любовь?! – воскликнул Дон Кихот. – Да если за любовь отправлять на галеры, так я уж давно должен был бы грести на них.
– Ваша милость не про ту любовь говорит, – ответил каторжник. – Моя любовь была особая: я горячо полюбил корзину с бельем и так страстно прижал ее к своей груди, что, если бы правосудие силой не отняло ее, я бы по сей день не расставался с ней. За эту-то любовь и влепили мне в спину сто ударов кнутом да в придачу дали три года галер.
С тем же вопросом обратился Дон Кихот ко второму каторжнику, но тот уныло продолжал шагать и не промолвил ни слова. За него ответил его сосед:
– Его ведут, сеньор, за то, что он был канарейкой, иначе говоря – певцом и музыкантом.
– Как так? – опять спросил Дон Кихот. – Неужели певцов и музыкантов тоже ссылают на галеры?
– Да,
В Испании преступники, осужденные к каторжным работам, отбывали наказание гребцами на судах королевского флота – галерах. Условия жизни на галерах были очень тяжелыми.
