style="font-size:15px;"> – Да ладно, не надо, – говорит извозчик. – И такая сойдет.
– Это столько же для вашего блага, сколько и для моего, – отвечает торговец. – Вы заслужили полное вознаграждение за ваш труд, верно?
– Не стану с этим спорить.
Наконец монета взвешена и уплачена, к обоюдному удовлетворению сторон, после чего мистер Хэнкок покидает экипаж, а извозчик покидает Дептфорд, клянясь себе больше никогда в жизни не ездить за реку.
Войдя в дом, мистер Хэнкок слышит голос сестры еще прежде, чем ее видит.
– Русалка? – рявкает Эстер. Она стоит подбоченясь на повороте лестницы, в холщовом рабочем фартуке, повязанном поверх платья. – Русалка? Ты о чем вообще думал, а?
– Откуда ты узнала? – слабо блеет мистер Хэнкок.
– Как будто это могло пройти мимо меня! Мистер Липпард прочитал о ней в газете в первый же день. Прочитал и спрашивает: «Послушай, ты что-нибудь знала про это?» А я говорю: «Да нет, быть такого не может! Хэнкоки – уважаемое семейство…»
– Знаю, знаю, – вздыхает мистер Хэнкок. – Но это был не мой выбор, сестра.
За спиной Эстер возникает Сьюки, с карандашом в одной руке и пухлым блокнотом в другой. Волосы у нее убраны под чепец, плечи понуро сутулятся. Он пытается поймать взгляд племянницы, но она на него не смотрит, только уголки ее губ вздрагивают и опускаются еще ниже.
– И эта ничего мне не рассказала, – гневно продолжает Эстер, – хотя прекрасно понимает, что ее будущее целиком зависит от репутации нашей семьи.
– Она ничего не знала, – торопливо заверяет мистер Хэнкок. Глаза девочки испуганно округляются. – Я держал все в тайне от нее.
– Вранье! Ты заставил ее продавать билеты. И она сидела там у всех на виду, словно какая-нибудь девица из бродячего цирка. Миссис Уильямс самолично ее видела: спокойненько так пересчитывает денежки, сказала она мне, болтает да пересмеивается со всеми мужчинами в очереди. – (Сьюки заливается пунцовой краской и опускает голову.) – Что подумают о ней люди? А? Ты сам-то подумал о ее репутации?
– Нет, – горестно признается мистер Хэнкок. – Нет, не подумал.
Он с покаянным видом начинает подниматься к ним по ступенькам. Даже сейчас, когда оба они немолоды, душа его содрогается от страха перед Эстер так же, как содрогалось его тело, когда он был маленьким мальчиком, а она шестнадцатилетней девушкой: сестра всегда держала его за запястье слишком крепко и ходила слишком быстрым шагом, чтобы он мог поспеть за ней; она вытирала ему лицо, но никогда не целовала; она учила его молитвам и грамоте, но никогда не радовалась его успехам, а лишь облегченно вздыхала, выполнив свою ежедневную обязанность. Сейчас Эстер пятидесятипятилетняя женщина, прямая и холодная, как стальная булавка, мать десятерых прекрасных детей, в которых она видит послушные орудия своей воли.
– Да ты никогда не думаешь, – резко произносит Эстер. – Тебе на все наплевать. Всякое разное, что говорят про юную барышню, надолго остается
