поцелуев. Может, это был плод ревнивого воображения, как пыталась уверить меня Галя? Так нет, я сам кое-что видел и замечал, да и у самой Гали прорывались в минуты ссор обжигающие прозрачные намёки. И даже вскрикнула раз, что ненавидит меня и моего ребёнка.
Одним словом, я чувствовал приближение катастрофы и цеплялся за этого ребёнка, как за последнюю соломинку. Думал, он нас свяжет с Галей крепко-накрепко узлом на всю жизнь…
Разве мог я всё это рассказать даже и в такой обстановке? Да и что я сам понимаю? Почему Галя вдруг так резко разлюбила меня? Любила ли вообще? Почему я, столь страстно ненавидя её даже за предполагаемую измену, всё же не мог никак отлепиться? Почему я не могу до сих пор забыть её? Хотя это унизительно, унизительно, унизительно, чёрт побери, когда тебя разлюбят!..
(«Казарма»)
Всё здесь, за исключением мелочей, – правда, одна только правда и ничего, кроме правды. До фразы «Ну и – случилось…» А вот дальше, к счастью или сожалению, – домысел и вымысел.
Да, та новогодняя ночь действительно была более чем бурной и страстной. К ней мы неуклонно приближались, повышая градус взаимных ласк от встречи к встречи. Поначалу, пока и я ещё учился, мы только томились поцелуями, да Галя всё охотнее и доверчивее позволяла мне гладить-ласкать её поверх одежды. И я, и она были чисты и девственны. Чуть позже я испытал сладкий хмельной шок, когда мы однажды поздним вечером дружили-общались с ней через окно (а это случалось, потому что родители её категорически возражали против нашей дружбы и загоняли рано домой), и она показала мне стриптиз. Жили они в двухэтажном доме тогда ещё на первом этаже, к окну подход был свободен. Я, приплющив нос к стеклу, разговаривал, подражая глухонемым, Галя писала мне крупным почерком записки. И вот она написала: «Мне надо переодеться», – и показала жестом, что закроет на минуту шторы. «Не надо!», – взмолился глухонемно я. «Переодеваться?», – лукаво улыбнулась она. «Шторы закрывать! Я хочу тебя УВИДЕТЬ!..»
Галя подумала секунд десять (ещё бы!), щёчки заалели, торопливо написала: «Потерпи минуту!» И шторы задёрнула. Но второпях (а может, и с умыслом – в этом я женщин никогда не понимал) не заметила завёрнутый уголочек, так что я, затаив дыхание, увидел, как она, всё же повернувшись к окну спиной, стянула платье, расстегнула и скинула лифчик, зябко передёрнула плечами, быстренько облачилась в халат. Потом приблизилась, распахнула шторы, невероятно блестевшими глазами глянула на меня, ещё сильнее вспыхнула и медленно развела створки халатика…
(Вот это оглушающее впечатление о «двух нежно-розовых кружочках, рдеющих на пронзительно белых беззащитных холмиках» я потом и вставил в рассказ «Встречи с этим человеком». Ведь по сути словно бы продолжилась сцена с Людой, так внезапно прерванная за два года до того…)
Между тем, Галя закрылась-запахнулась, и не успел я огорчиться и всё испортить мольбами о «продолжении сеанса» (ах, ещё бы и трусики!..), как она наклонилась над столом, что-то решительно написала на листке бумаги и приблизила записку к стеклу: «Я тебя люблю!»
