человеком, а теперь стала… кем она стала? Я не знаю. Но только ЭТО, кем… или чем она стала, жить не должно́. Я уверен. И если со мной такое случится – пусть меня тоже убьют. Я не хочу бегать по дорогам безумным зомбаком и жрать трупы. Жрать человечину. Не по мне это!
Я поднял пистолет и нацелил его в голову мутантке. В последний миг перед выстрелом мне вдруг показалось, что в ее глазах мелькнуло понимание, она будто вынырнула из омута забытья и смотрела на меня пусть и белесыми, но вполне разумными глазами. Но скорее всего это мне просто показалось.
В любом случае – было уже поздно. Мой палец, нажимавший на спусковой крючок, выбрал слабину, дожал… и грохнул выстрел. Во лбу мутантки будто кто-то нарисовал красную точку, какую рисовали себе индийские женщины, а земля под затылком окрасилась вишневым цветом.
– Закапывайте! – хрипло сказал я и тихо, себе под нос, пробормотал: «Отче наш! Иже еси на небеси, да святится имя твое… да приидет царствие твое…»
Я дочитал молитву еле слышным шепотом, глядя на то, как лопаты бросают землю вниз, на хрупкое тело девчонки, и в горле у меня стоял ком. За что? Ну, в самом деле – за что нам это?! Нагрешило человечество, факт, но почему ВСЕХ надо наказывать?!
Впрочем, это был глупый вопрос. Если и есть на небесах бог, то он совсем не тот добрый и всепрощающий бог, о котором нам говорили в церкви. Нет, бог на самом деле жесток и равнодушен. Если бы он был всеведущ и добр, никогда бы не допустил того, что творилось в истории человечества все эти тысячи лет. Он бы не допустил, чтобы умерли все – и негодяи, и хорошие люди! Нельзя быть таким жестоким, таким безжалостным ко всем сразу! Это НЕСПРАВЕДЛИВО!
Потом мы поехали домой. Говорить не хотелось, и все молчали, подавленные, мрачные. Вряд ли кому-то из нас прежде доводилось кого-то хоронить. И уж тем более не приходилось присутствовать при расстреле…
– Парни, мне с вами нужно кое о чем поговорить…
Я не вздрогнул, но голос Насти прозвучал настолько неожиданно в тишине, разгоняемой лишь рыком мощного движка, что это показалось странным. О чем еще она может СЕЙЧАС говорить, когда на сердце непроницаемая тьма и печаль? Когда вообще ни о чем не хочется говорить! Моя рука еще ощущала тяжесть пистолета, из которого вылетела пуля, убившая несчастную девчонку, о чем сейчас можно говорить? Я не пью, но сейчас с удовольствием выпил бы что-нибудь такое, что отправит меня в глубокий нокаут!
– Парни, а вы не задумывались о том, что мы будем делать, когда дороги совсем зарастут? Когда на машинах ездить будет нельзя? Я понимаю, вы сейчас можете сказать, мол, будем ездить на вездеходах, дороги чистить тракторами.
– Что ты предлагаешь? – спросил я, заставив себя спокойно отреагировать на слова Насти. В самом деле – мужчина я или нет? Какого черта так разнюнился? Взять себя в руки! Успокоиться! Думать о будущем! Как Настя это делает! Она молодец! А я – осел и чертов ботан!
– Лошади. Надо поехать на ипподром и посмотреть, что с ними случилось.
