смотреть ему в глаза: «Не волнуйтесь». Все, кроме одной. Ее называли Солнышко.
Он был откровенным с ней в ту долгую ночь, когда его легкие наполнялись жидкостью так быстро, что тело не успевало ее выводить. Солнышко часами сидела в палате интенсивной терапии, которую Джордж теперь называл своим домом. Он без обиняков сказал ей, что ее муж неисправим. Джордж и Солнышко договорились быть честными друг с другом, так что когда он спросил: «Сколько, по-твоему, мне осталось?» – она сжала его руку и ответила: «Нисколько, все кончено». А потом молча заплакала, и слезы скатились в стариковскую ладонь. Ему захотелось утешить ее. Час спустя, вспоминая об этом, он решил, что услышать правду о своей скорой смерти и при этом испытать желание утешить другую душу, это значит… что ж, это значит, что он уходит достойно. Вот мерило жизни, которая для него заканчивается. Если бы перед ним в последний миг выложили все, что ценят мужчины, и предложили оставить в наследство что-то одно, то это лучший выбор.
А в тихой стерильной комнате Солнышко наклонилась и поцеловала его в щеку.
– Может, все-таки позвонить вашей дочери? Или внучке?
Взгляд Джорджа переместился к окну в поисках утешения у яркого флоридского солнца, но соседнее здание никогда не впускало его в палату.
– Чарити не отказалась бы приехать. Нет, не надо. Только…
Солнышко наклонилась, готовая выполнить любую просьбу.
– Да?
Она не скрывала надежду в голосе. Другие медсестры тоже уговаривали его позвонить членам семьи. Однако Джордж хотел остаться в воспоминаниях внучки здоровым.
– Я… – Он не смог договорить. Закашлялся так, будто в груди перекатывался гравий. – Я предпочел бы не оставаться один… когда…
Она протянула руку и сжала его исхудавшие пальцы крепче, чем обычно, – слабая попытка удержать смертную душу.
– Вы не будете один. – Ее губы с розовой помадой сжались в одну линию. – Обещаю. Моя смена закончилась час назад. И я остаюсь с вами.
Джордж закрыл глаза. Солнце каким-то образом сумело проскользнуть между высокими зданиями, прорваться в комнату, найти и согреть его лицо, уже леденеющее от идущего изнутри холода. В дальнем уголке сознания он расслышал тихий шелестящий звук.
Идем со мной, под сень ветвей…
Он знал – если открыть глаза, все исчезнет. И с крепко смеженными веками искал в темноте источник звука.
От бед лихих укройся в тень…
Звук стал громче. Джордж различил мелодию, и она принесла ему облегчение.
И слезы горькие свои
С плакучей ивой раздели.
Плакучая ива!.. Она стояла где-то на самом краю сознания, вся озаренная светом. Каждый листок сиял, будто над кроной развесили полотно, сотканное из украденных солнечных лучей.
Под ниспадающей листвой
Ты снова обретешь покой.
И дождь слезами упадет,
И
