строки мелодичных куплетов и звонкие рифмы стиха были пропитаны знойной венецианской красавицей природой.
– Так это Водов, автор «Ночи в лагунах», – протянула я не то радостно, не то удивленно и, прежде чем редактор успел мне ответить, продекламировала первый куплет.
– Как, вы даже знаете наизусть? – удивился он. – Непременно поздравлю Сергея Вадимовича с новой почитательницей его музы, да еще такой талантливой, как вы!
– Нет, нет, не говорите! – испугалась я.
Мне живо представились насмешливо вскинутые на меня, жалкую дурнушку, глаза поэта.
И всю дорогу от редакции до дома я, помимо воли, не переставала думать о талантливом человеке со смелыми черными глазами, обладающем таким огромным талантом.
VIII
Как-то раз, гуляя по набережной, в сопутствии неизменной Вареньки, заменявшей мне компаньонку, я встретила Водова. Он шел быстро и легко, свободной молодой походкой. Увидя меня, он тотчас же прибавил шага и подошел ко мне просто, как к старой знакомой.
– Здравствуйте, – чуть-чуть приподняв круглую меховую шапочку, произнес он.
Я смутилась. Смутилась, во-первых, потому, что не ожидала его увидеть, а во-вторых, от присутствия Вареньки, удивленно вскинувшей на незнакомого ей господина свои подслеповатые глазки. Но отступать было поздно. Водов освободил свою правую руку от теплой перчатки и протянул ее мне.
Я робко подала свою.
– Славный день, – проговорил он и пошел рядом со мною, стараясь соразмерить свои шаги с моими.
На набережной было много знакомых, проезжающих в экипажах и прогуливающихся по гранитным плитам берега, и все они, как мне, по крайней мере, казалось, и мужчины, и дамы, с одинаковым изумлением поглядывали на меня и незнакомого им моего спутника.
Сначала я смущалась и краснела ежеминутно, но Водов сумел заставить меня позабыть и о праздной толпе, и о досаждающих взглядах, просто сказав:
– Я прочел вашу повесть.
– И? – замирая от волнения, спросила я.
– И… не поверил, что это написали вы, – в тон мне отвечал он с улыбкой.
– Но почему?
– Во-первых, простите, но в ней не видно молодости… Такую вещь должен был бы написать очень долго проживший на белом свете и много горя видевший от жизни человек. Каждая строка в нем, в вашем «Сне девушки», дышит правдой, но такой болезненной, такой вымученной правдой, которую трудно ждать от такого ребенка, как вы. И потом, многие штрихи так ярки и сильны, что повесть производит сильное впечатление.
– Но уверяю вас, – рассмеялась я невольно моему оправданию, – эта вещь написана мною!
– Верю и радуюсь! Ваш «Сон» – вещь далеко не обыкновенная, к тому же талантливая… Предсказываю вам, со временем вы будете большая знаменитость.
Он улыбнулся, но глаза его были серьезны, почти строги. У меня захватило дыхание.
– А мне чуть ли не запретили писать, – через
