выяснить, как попала к нему картина Рене Дальмана, цены которой я точно не знаю, но полагаю, что тысяч сто она стоит. И почему он окутал ее такой тайной?
– Потому что боялся, что его права на картину будут оспорены. Он заседал в военном трибунале Страсбурга; оказалось, что люди, у которых он квартировал, были евреями, они скрывались, жили по фальшивым документам, и он выручил их. В благодарность получил картину.
– Тогда в чем же у отца была проблема?
– После войны художник с женой исчезли, пошли слухи. Отец испугался, что, если картину увидят, могут возникнуть подозрения. Ведь он не имел доказательств, что получил ее в подарок.
Он взглянул на мать. Она сидела рядом, но смотрела в сторону.
– Мама?
– Да? – Лица она не повернула.
– Ты жила тогда в Страсбурге? Ты сама была свидетельницей или узнала все потом со слов отца?
– На что я была нужна ему в Страсбурге во время войны или он мне?
– Ты поверила его рассказам?
Она все еще не поворачивала к нему головы. Он видел ее профиль, не замечая ни малейшего признака смущения, раздражения или огорчения.
– Когда в сорок восьмом он вернулся из французского плена и мы снова увиделись, у меня было слишком много других забот, чтобы интересоваться его военными историями. Каких только историй не принесли люди с войны!
– Если ты ему поверила, почему тогда все время говорила про «евреечку»?
– А ты запомнил?
Он не ответил.
– Так почему?
– Я думала, что это дочка художника, а они были евреями.
– Это не объясняет издевательского тона. – Он качнул головой. – Нет, ты не поверила отцу. Не поверила в историю насчет спасения евреев. Или решила, что это не вся история и что у него что-то было с этой девочкой. Может, он ее шантажировал? Принуждал? Ты знаешь, что это жена художника?
Она промолчала.
– Почему отец лишился судейской должности? – Он взглянул на нее. Ее подбородок вздернулся, губы дрогнули, было видно, что она отказывается отвечать на подобные вопросы. – Неужели лучше, если я начну расспрашивать его тогдашнее начальство или сослуживцев? Наверняка кто-либо поймет, что мне как будущему юристу нужно знать, в чем было дело.
– Он работал в трибунале. Приходилось быть суровым. Жестоким. Думаешь, таких любят?
– Нет, но только из-за этого его не лишили бы судейской должности после войны.
– Его обвинили в том, чего он не совершал. Но само обвинение было столь ужасным, что он не захотел разбирательства. В том числе ради тебя и ради меня.
Он снова взглянул на нее.
– Якобы он вынес смертный приговор одному офицеру, который укрывал евреев от полиции. Раз уж тебе кажется, что ты должен все знать, – этот офицер был его другом, и отец якобы сам донес на него.
– Тот, кто выдвинул обвинение,
