злое…»
IV
Когда он с хозяином, закрыв лавку, вошёл во двор, их встретил звонкий, трепетный крик Анатолия:
– Не буду, – дяденька!.. Никогда-а-а…
Евсей вздрогнул и невольно с тихим торжеством сказал:
– Ага-а…
Ему было приятно слышать крик страха и боли, исходивший из груди весёлого, всеми любимого мальчика, и он попросил хозяина:
– Я останусь на дворе?
– Ужинать надо. Впрочем, я тоже пойду погляжу, как учат сорванца…
За крыльцом дома, у дверей в каменный сарай, собралась публика, в сарае раздавались тяжёлые мокрые шлепки и рыдающий голос Анатолия:
– Дяденька, не виноват! Господи, я не буду, – пусти!.. Христа ради…
Часовщик Якубов, раскуривая папиросу, сказал:
– Так его!..
Косая золотошвейка Зина поддержала длинного и жёлтого часовщика:
– Авось, тише будет, покоя от него нет никому на дворе…
А хозяин Евсея спросил:
– Говорят, он передразнивать людей мастер?
– Как же! – ответила скорнякова кухарка. – Такой дьяволёнок – всех осмеёт…
В сарае раздавался глухой шорох, точно по старым доскам его пола таскали из стороны в сторону мешок, набитый чем-то мягким, ползал задыхающийся, сиплый голос Кузина и всё более глухие, всё более редкие крики Анатолия:
– Ой… заступитесь… Господи!..
Слова начали сливаться в тонкий, захлёбывающийся стон… Евсей вздрагивал, вспоминая боль побоев. Говор зрителей будил в нём спутанное чувство – было боязно стоять среди людей, которые вчера ещё охотно и весело любовались бойким мальчиком, а сейчас с удовольствием смотрят, как его бьют. Но теперь эти усталые от работы, сердитые люди казались ему более понятными, он верил, что никто из них не притворяется, глядя на истязание человека с искренним любопытством. Было немного жалко Анатолия и всё-таки приятно слышать его стоны. Мелькнула мысль:
«Теперь будет смирнее и подружится со мной…»
Вдруг явился скорняк – подмастерье Николай, маленький, чёрный, кудрявый, с длинными руками. Как всегда, дерзкий, никого не уважающий, он растолкал публику, вошёл в сарай и оттуда дважды тяжело ухнул его голос:
– Оставь! Прочь!
Все отшатнулись от дверей. Из сарая выскочил Кузин, сел на землю, схватился руками за голову и, вытаращив глаза, сипло завыл:
– Ка-рау-ул…
Идём-ка, дальше от греха! – сказал хозяин. Евсей подвинулся в угол ко крыльцу и встал там, наблюдая.
Вышел Николай. На руках у него бессильно раскинулось маленькое, измятое тело мальчика. Он положил его на землю, выпрямился и крикнул:
– Бабы, воды, стервы…
Зина и кухарка побежали.
Кузин, закидывая голову, глухо сопел:
– Разбой, караул…
Николай обернулся к нему, ударил ногой в грудь и опрокинул на спину, потом начал кричать, сверкая белками чёрных глаз:
– Сволочи!
