понимал, что в этой злобе много испуга – чувства, слишком знакомого ему, и, несмотря на то, что сам он был опустошён страхом, ему всё-таки нравилась тревога старика.
Маленький, пыльный старик метался по лавке, точно крыса в западне. Он подбегал к двери, высовывал голову на улицу, вытягивал шею, снова возвращался в лавку, ощупывал себя растерявшимися, бессильными руками и бормотал и шипел, встряхивая головой так, что очки его прыгали по лицу:
– Н-на-а, – подлец!.. Да-а, – подлец, – я жив!
И крикнул Евсею:
– Запирай лавку!
Войдя в свою комнату, он, перекрестясь, тяжело свалился на чёрный диван. Всегда гладкий, теперь старик весь был покрыт морщинами, лицо его съёжилось, платье повисло складками на его встревоженном теле.
– Скажи хозяйке, чтобы перцовки дала мне, – большую рюмку…
Когда Евсей принёс водку, хозяин поднялся, залпом выпил её и, широко открыв рот, долго смотрел в лицо Евсея, а потом спросил:
– Ты понимаешь, что он меня обидел?
– Да, – сказал Евсей.
Старик поднял руку, молча погрозил пальцем и надломленным голосом проговорил:
– Я его знаю…
Сняв свою чёрную шапочку, потёр руками голый череп, осмотрел комнату, снова потрогал руками голову и лёг на диван.
Раиса внесла ужин и, расставляя на столе тарелки, спросила:
– Устали?
Нездоровится, лихорадка. Дайте ещё перцовки. Посидите с нами, вам ещё рано уходить…
Говорил он торопливо, приказывая. Когда Раиса села, старик приподнял очки и подозрительно осмотрел её.
За ужином он вдруг, подняв ложку вверх, проговорил:
Не хочется есть…
И, наклонив голову над тарелкой, долго молчал.
Евсей настойчиво старался понять, что случилось в лавке. Было похоже, как будто он неожиданно зажёг спичку, и от её ничтожного пламени вдруг жарко вспыхнуло что-то и едва не сожгло его злым огнём.
Люди связаны, опутаны какими-то невидимыми нитями, – если случайно задеть нитку, человек дёргается, сердится.
Старик вдруг тихо и подозрительно спросил, глядя на Евсея:
– Ты о чём думаешь?
Евсей смущённо встал:
– Я не думаю…
– Ну, ступай, – поужинал и ступай!
Желая позлить хозяина, Евсей начал убирать посуду со стола, нарочно не торопясь. Тогда старик визгливо крикнул:
– Иди, я тебе говорю! Дурак!
Евсей вышел, сел на сундук, дверь он притворил неплотно, – хотелось слышать, что будет говорить хозяин.
– Ты чего сидишь?
Он обернулся. Высунув голову из двери, хозяин смотрел на него.
– Ложись, спи!
Дверь плотно закрылась, Евсей разделся и лёг.
Сухие слова старика шуршали за дверью, точно осенние листья. Иногда старик сердился, вскрикивал, – это мешало и думать и спать.
Утром Раиса снова позвала его к себе и, когда
